Москва и Россия в эпоху Петра I

Передавая все эти подробности Луке, Фома никак не мог себе представить, что он роняет искру в порох, что Лука слушает его с жадным, напряженным вниманием не из простого любопытства, а из таких побуждений, которые были недоступны грубому пониманию Фомы.

– Я тебя с вечера к нашей съезжей избе сведу, – продолжал Фома втолковывать Луке. – Там всех их воочию увидишь, и речи все услышишь… Узнаешь, что неспроста я тебе говорил… А чуть только с боярами управимся, так и об вас, кабальных, позаботимся… Так-то, приятель!

И он вполголоса стал разъяснять Луке все нити подготовляемого стрелецкого движения, насколько сам понимал его…

Лука Сабур слушал жадно, стараясь запомнить каждое его слово, каждый намек; слушал, готовый броситься на своего приятеля и задушить его, растерзать за те предерзостные речи против бояр, которые тот высказывал не обинуясь, произнося весьма недвусмысленные угрозы, намеки на ужасы, которых можно было ожидать. Лука весь обратился в слух, чтобы не упустить ни слова среди хаоса криков, возгласов, ругательств, сочного чмоканья поцелуев, шумных споров и раскатистого смеха, перелетавших за стены тесного кружала и далеко разносившихся по улице.

4

В воскресенье утром, 7 мая, после обедни, был торжественный царский выход в соборы, а затем в большом дворце к руке царя Петра Алексеевича допущены были бояре, окольничие и разных иных чинов начальные люди. По окончании рукоцелования все бояре и знать нахлынули в дом ближнего боярина Кирилла Нарышкина – поздравлять его с великою, беспримерною царскою милостью: старший сын боярина, Иван Кириллович, несмотря на свои 23 года, был в тот день возведен в великий сан боярина и оружничего.

Понятно, что съезд по этому случаю у нарышкинских хором был огромный. Колымаги, кареты и коляски гостей стояли не только во дворе дома, но и на улице, по обе стороны ворот, в которые то и дело въезжали новые поздравители. У высокого крыльца нарядные холопы не успевали высаживать и взводить почетных гостей до той ступени лестницы, на которой встречали их сыновья Кирилла Полуэктовича и провожали в хоромы, гудевшие сотнею голосов. Тут была в сборе вся знать, родовитая и богатая, и все родственники, и свойственники Нарышкиных. Как водится в подобных случаях, так и теперь беседа вращалась, главным образом, около взаимных любезностей и вопросов обыденных, вроде пожалований и милостей, которыми ознаменовалось вступление на престол царя-отрока. Никто ни единым словом не решался обмолвиться о тех тягостных опасениях, какие были у каждого на душе. Излюбленною темою общего разговора были весьма приятные для Нарышкиных толки о предстоящем возвращении именитого боярина Артамона Сергеевича Матвеева, безвинно сосланного при царе Федоре в дальнюю и страшную ссылку. Все Нарышкины (начиная с самой царицы Натальи Кирилловны) и все их сторонники нетерпеливо ожидали приезда этого опытного государственного человека. Они намеревались свалить на его плечи тяжелую обузу государственных забот и вновь обрести то вожделенное спокойствие, которого все были лишены «на Верху» с тех пор, как начались загадочные волнения среди стрельцов. Ожидания скорого возвращения Матвеева и вновь возродившееся к нему во всех доверие способствовали даже некоторому самообольщению, хотя большинство и понимало всю серьезность переживаемого момента и сущность завязывающейся династической борьбы… Более всех обольщали себя надеждами на всемогущество Матвеева сами Нарышкины. Потому немудрено, что не только в парадных приемных комнатах старика Нарышкина, но и в самых дальних домашних покоях шли толки о приезде Матвеева даже между младшими членами нарышкинской семьи и приятелями, приехавшими их посетить в этот радостный день.

– Завтра, чем свет, мне из Москвы выезжать, – с видимым удовольствием и некоторой важностью заявил своим приятелям Афанасий Кириллович Нарышкин, юноша лет двадцати, румяный, цветущий и кудрявый.

– Что так рано? – спросил его молодой стольник Михайло Урусов.

– А как же? В Братовщину поспеть надо, ведь я навстречу Артамону Сергеевичу послан государыней-сестрицей. Думный дворянин Лутохин у Троицы встретит, а я с придворной каретой – в Братовщине.

– Ну, дай-то Бог!.. Уж скорее бы он приезжал… Все бы уладил! – послышались несколько голосов с разных сторон.

– Хорошо вам в это верить, – вступил в беседу молодой Федор Салтыков, закадычный друг и приятель Афанасия Нарышкина. – А мне не верится, да и все тут!

– Что тебе не верится? – с досадою перебил друга молодой Нарышкин.

– А вот не верится, чтобы боярин Матвеев мог все уладить да устроить, как вы все думаете.

– Да видно, ты забыл, кто таков Артамон Сергеевич Матвеев! – запальчиво заговорил Афанасий Нарышкин. – Ведь он был царю Алексею другом, советчиком его и ближним при нем боярином! Все дела он вершил, без него ничто и не делалось… Он приедет, и все наладит по-прежнему…

– Как же, по-прежнему, когда прежде такого не видывали и не слыхивали, что теперь творится! Семь лет он в отлучке был, от московского обычая отвык совсем, да вдруг наладит! Ведь он не Бог же – не всемогущ.