Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Когда Михаил доказал, что он из Таганрога уехал прямо к брату на Кубань, тут же устроился на мельницу и ни в какие заграницы удирать не собирался, его восстановили на работе, дали жилье и прописали. Вскоре он перевез туда жену и родившуюся дочурку – Свету. В дальнейшем Михаил участвовал в очень важных разработках военного значения и зарабатывал очень неплохо. С женой Михаилу повезло, она оказалась очень хорошей и хозяйственной женщиной. Своими руками они построили на окраине Таганрога кирпичный дом из четырех комнат, со всеми удобствами и большим подвалом с соленьями и вареньями. Сад, огород, автомашина «Хорьх» и мотоцикл с коляской – в общем, жил Михаил в полном достатке.

К тому времени (1957 год) Михаила уже реабилитировали, восстановили в партии, вручили все награды, кроме Звезды Героя, наградные документы на которую затерялись. Хотя, по документам, факт присвоения ему звания Героя был подтвержден, как и то, что сам полет из блокированного Ленинграда в Москву был связан только с получением «Звезды», никакие хлопоты Михаилу не помогли: «Звезду» он так и не получил. Даже деньги за ордена ему заплатили, правда, только до 1947 года, когда, «по просьбе награжденных», их выплата была отменена (да и то с учетом девальвации 1947 года: уплатили в масштабе один к десяти, то есть, по-нынешнему, по одной копейке за орденский рубль).

4

Быстро обновлялся состав зэков, давно уехал Миша Мартыщенко, как и многие другие специалисты, прибывшие сюда гораздо позже меня, а мною генерал Кравченко все не интересовался. Уже и срока у меня осталось всего несколько месяцев, и я решил, что потому меня Кравченко и не дергает: на что ему работник на три-четыре месяца, если у него полным-полно «двадцатилетников».

Но, наконец, пришел и мой черед: 13 апреля 1945 года, в день, когда на улицах Москвы были вывешены траурные флаги по поводу смерти тогдашнего президента США – Франклина Делано Рузвельта, вдруг открывается форточка в двери, и надзиратель провозглашает: «Староста! Давай собирайся легонько!» – это означает, что меня вызывают на беседу с генералом Кравченко.

Завели в большую комнату, побрили щетину на лице, чуть-чуть подровняли прическу, дали во временное пользование приличные телогрейку, шапку, гимнастерку и ботинки – в лагерной робе меня не решились показывать генералу. Вывели во двор, посадили в обычную, с окнами и без решеток, автомашину типа микроавтобус, где уже сидело несколько специалистов вроде меня и столько же товарищей в штатском.

Мы выехали из ворот тюрьмы и поехали по Новослободской улице. Перед посадкой в машину нас предупредили, что когда мы будем выходить из машины, то должны, не оглядываясь по сторонам, идти прямо в подъезд. Подъехали мы к зданию НКВД со стороны Фуркасовского переулка. Машина остановилась перед подъездом. Наши провожатые вылезли из машины и стали шпалерой от дверцы машины до подъезда. Мы быстро прошли сквозь строй и вошли в подъезд. Поднялись на лифте не то на восьмой, не то на десятый этаж. Там завели в какую-то комнату, где усадили на стулья и велели ждать, разрешив рассматривать лежавшие на столе журналы.

Через некоторое время начали вызывать по одному человеку. Вызванные уже обратно не возвращались, по-видимому, их отводили после беседы в другую комнату. Одним из последних вызвали меня. Привел меня провожатый в секретариат, открыл одну из двойных дверей кабинета генерала и сказал: «Заходите». Открыв вторую дверь, я оказался в большом помещении. Посередине, буквой «Т», стояли столы, покрытые зеленым сукном. На передней стене неизменный портрет Джугашвили в маршальской форме.

На главном месте сидит средних лет человек в генеральской форме. Широкоплечий, выше среднего роста, с интеллигентным лицом. Поверх формы на генерале был меховой жилет: несмотря на середину апреля, в кабинете было прохладно. По обеим сторонам от него сидело несколько военных в форме НКВД, но они только присутствовали и в беседе участия не принимали. Я вошел, остановился перед столом и поздоровался. Генерал, не поднимаясь с места, ответил на мое приветствие и, указав на свободный стул, сказал: «Садись, пожалуйста». Он осведомился, курю ли я, и получив утвердительный ответ, подвинул ко мне раскрытую пачку папирос «Волга-Москва». Я с удовольствием закурил и стал дожидаться вопросов генерала.

Перед ним лежало мое личное дело, и он внимательно его рассматривал. Найдя интересующее его место, генерал поднял на меня глаза и спросил: «Инженер-металлург или радио-инженер?» Я понял, что это продолжается волынская путаница и коротко объяснил причину появления в моем деле второй специальности. Я рассказал, что я никакой не инженер-металлург, а студент-дипломник Московского института связи. Выслушав меня, генерал заметил, что такие путаницы бывают в лагерных делах сплошь и рядом, и стал меня расспрашивать о выполнявшейся мною до ареста работе, задавая вопросы и технического характера.