Москва купеческая

В той же книге Полнера приводится свидетельство и М. В. Челнокова, в гостиной которого мы тогда сидели, подтверждающее оценку Астрова и также устанавливающее, насколько кн. Г. Е. Львов был далек от этих, не казавшихся серьезными, «конспираций».

С этого собрания мне пришлось идти вместе с моим большим другом по общественной работе в городской думе и в Союзе городов – С. В. Бахрушиным, будущим лауреатом Сталинской премии. У него настроение было необычайно подавленное; положение казалось ему безнадежным и безысходным. Общественная Москва жила тогда исключительно работой на военные надобности, главным образом в области так называемой красно-крестной деятельности. Бахрушину, как и мне, казалось, что если произойдут крупные революционные беспорядки, то они непременно вызовут военную катастрофу, следствием которой будет занятие немцами большей части России, в частности Москвы.

Единственным забавным моментом, как мне помнится, на фоне обрисовавшейся перед нами мрачной картины было упоминание имени М. И. Терещенко, которого в Москве знали очень мало. Его общественным стажем было председательство в Киевском военно-промышленном комитете; знали, что он – один из магнатов свекло-сахарной промышленности, что для чина и для приобретения придворного звания он служит чиновником особых поручений при конторе императорских театров в Петрограде, что он светский и весьма приятный в обхождении человек, но никто не мог себе представить, что это и есть один из главных конспираторов.

Сам переворот в Москве произошел тихо и без особых внешних событий. Стрельбы на улицах, баррикад или каких-нибудь внушительных демонстраций не было; старый режим в Москве поистине пал сам собою, и никто его не защищал и не пытался этого и делать. Конечно, Москва не составляла в этом смысле какого-либо особого исключения: никто и нигде с оружием в руках не боролся за царский режим. Везде созрело сознание, что должно произойти коренное изменение существующего строя и, самое главное, что этого требуют обстоятельства военного времени. Во время войны большой популярностью пользовался фельетон В. А. Маклакова, напечатанный в «Русских ведомостях» о безумном шофере, который обычно истолковывался как указание, что во время войны нельзя делать революцию. Уже не говоря об огромной, чрезмерной и несуразной мобилизации (называли цифру в 22 миллиона призванных под ружье), сосредоточившей в городах большое количество запасных, которых нельзя было как следует учить и которым, в сущности говоря, нечего было делать, в результате чего они и стали солдатами не армии, а революции; всё «приятие» переворота и в высшем командовании, и среди чиновничества, не говоря уже об общественных кругах, исходило из того сознания, что если ничего не изменится, то Россия победить не может. Уверенность, что случившаяся революция нужна для войны, для победоносного ее исхода, заставила всех ответственных и государственных деятелей признать революцию во время войны как единственную необходимость для успешного ее окончания.

Нужно еще прибавить, что огромную роль сыграла несомненная непопулярность династии и самая личность последнего императора.

Трудно теперь себе представить, какую важную и роковую роль в ходе войны и в ходе русской истории сыграло вступление в августе 1915 года государя в верховное командование. Редко когда русское общественное мнение было столь единодушно, как в оценке этого акта. И в общественных кругах, и в высшей административной иерархии – достаточно вспомнить выступление Совета министров – все были единодушны в отрицательном отношении к этому акту. Не то чтобы высоко оценивали предшественника государя по верховному командованию, вел. князя Николая Николаевича. В военные таланты великих князей в общественных кругах вообще мало верили. Известная думская речь А. И. Гучкова о той опасности, которую представляет для дела обороны страны фактическая безответственность великих князей на высоких командных постах, несомненно отражала настроения широкой публики. О той страшной роли, которую сыграл вел. князь, и в особенности его жена, одна из «черногорок», в деле насаждения нездорового мистицизма в Царском Селе, тогда уже выродившегося в распутинщину, знали мало, но говорили много, и это не способствовало увеличению популярности верховного главнокомандующего. И все-таки о его вынужденном уходе сожалели, рассматривали его как жертву распутинской клики и надеялись, что рано или поздно он возвратится в ставку. Все это нельзя объяснить иначе как сугубой непопулярностью перемен, произведенных в верховном командовании, и общим нерасположением к государю.