Москва купеческая

Кроме того, фабрично-заводская рабочая среда была за последние тридцать-сорок лет объектом революционной пропаганды, подчас весьма интенсивной. Не входя в оценку политической и даже экономической стороны этого вопроса, нельзя не отметить, что такая пропаганда, несомненно, поднимала культурный уровень рабочей массы, и фабричные рабочие стали сильно разниться от крестьян. Мне пришлось раньше указывать на отношение отдельных русских общественных групп, например славянофилов, к «фабричным». В некоторых отношениях их суровая критика имела основание, но нельзя отрицать, что уход на фабрику выводил крестьян из прежней их косности и невежества.

Далее, самое отношение «предпринимателя» к своему делу было несколько иным, чем теперь на Западе или в Америке. На свою деятельность смотрели не только или не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует по нему отчета, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели как на выполнение какого-то свыше назначенного долга. Нужно сказать вообще, что в России не было того «культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной среде, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а малодоброжелательное отношение. Помню по своему опыту, что в студенческие времена, когда была выдвинута моя кандидатура на должность председателя общества взаимопомощи студентов-юристов, против меня главным возражением было то, что я «хожу в церковь» и «приезжаю иногда в университет на своей лощади». Правда, я все-таки был выбран, но потому, что уже долго в этом обществе работал.

Даже в купеческих группировках и на бирже богатство не играло решающей роли. Почти все главные руководители отдельных организаций обычно бывали не очень богатые люди. Таковыми были и Найденов, и Крестовников или Гужон. Бывали и исключения, но сравнительно редко. Да кроме того, всегда интересовались происхождением богатства, недаром Найденов говорил, что Москва ни ростовщиков, ни откупщиков[25] не любит. Не любили и не уважали также и тех, в основе благосостояния коих был «неплатеж», когда «выворачивали шубу», с тем чтобы нажиться на сделке с кредиторами. Надо сказать, что прежние русские законы плохо защищали кредитора: можно было почти безнаказанно перевести свое имущество на чужое имя и лишить таким образом кредитора возможности наложить на него арест. Незадолго перед войной в провинции была целая эпидемия неплатежей, иногда носивших почти уголовный характер. Москва усиленно боролась с этим печальным явлением: разрабатывался вопрос о пересмотре законодательства – существовали особо созданные комиссии для этой цели, и Биржевой комитет стал отказывать в «администрации», а направлял дело в «конкурс», то есть на ликвидацию, при малейших признаках злостности. Правда, в последние годы, когда ряд больших фирм под влиянием кризиса в хлопковом промысле испытывал денежные затруднения, многие предприятия получили реорганизацию своего внутреннего устройства, с преобладающим банковским влиянием, но интересы кредиторов при этом не страдали.

Насколько стремились оградить свою фирму от возможного обвинения в желании нажиться за счет доверителей, можно судить по одному факту, характерному для Москвы: один из известнейших московских промышленников разыскивал путем публикации в газете кредиторов своего отца, который более тридцати лет назад вынужден был заключить с ними сделку, не имея возможности полностью с ними рассчитаться, и всем, кого смог разыскать, заплатил. Это был, правда, С. И. Четвериков, пользовавшийся репутацией самого выдающегося и кристаллически честного промышленного и общественного деятеля в старой Москве, к голосу которого всегда внимательно прислушивались.