Москва. Квартирная симфония

Думаю, способность Томы не блюсти границ в своих острых высказываниях и не падать ниц перед любыми авторитетами частично проистекала именно из среды отчаянной «бабы Нади». Но нужно отдать должное и ее величеству Природе, подарившей Томе врожденные базовые черты. Эти черты, сохраненные ею по жизни, вызывали мое безусловное благоговение. Поскольку никогда социальный статус человека не был определяющим и для меня. Ценность представляли совсем иные человеческие ресурсы.

С Можжухиным, кстати, Тома познакомилась в своем же Институте проблем передачи информации. Будучи талантливым технарем с Бауманкой за плечами, он работал в отделе робототехники. Нередко встречал Тому в институтских коридорах. Влюбился в ее длиннющие стройные ноги, в волшебную смугловатую кожу, а главное, в развеселый острый нрав. Спина у нее тогда была в порядке. Вся Тома была в полном порядке. Ухаживал Можжухин пылко и красиво, двухлетнего Лёнчика принял как родного, Альцгеймера в лице Лии не испугался. Ее болезнь тогда не приняла еще форму катастрофы. Лия вполне могла уследить за маленьким Лёнчиком и накормить его предусмотрительно приготовленным Томой обедом.

Мастерство словесного пилотажа Тома продолжала совершенствовать в профессорско-медицинской среде конца 80-х – начала 90-х, будучи замужем за Можжухиным. При перестроечном дефиците всего и вся и полном упадке медицины Можжухин занялся поставками в Москву архиценного импортного клинического оборудования. Людская смертность при развале Союза резко возросла. Медики повсеместно запаниковали. Реформирование не в первую очередь, но добралось и до медицинской сферы. Появлялись частные инвесторы, родился бартер. Со своим профессиональным чутьем и решительным нравом Можжухин попал в струю. Открытое им предприятие вступило в договорные отношения с несколькими крупными медицинскими институтами. На его пробивную силу и организаторские способности молились. Денег в семье появилось много. Дверь в квартиру на Ленинском, полученную путем обмена квартиры Томиных родителей и метров Можжухина, доставшихся ему после развода с первой женой, не закрывалась. Медицинская профессура ломилась к ним не только по деловым поводам, но и побарствовать за роскошным столом. Тома от души накрывала щедрые поляны и бдительно пополняла опустошаемые гостями тарелки. Успевала накормить деликатесами в отдельной комнате Лию, всячески избегавшую после смерти Надежды Яковлевны любых шумных компаний. (Единственная комната с дверью была обустроена именно под Лию. До момента, когда Лия откажется принять из рук Томы еду и скажет: «Уйдите, женщина, я вас не знаю», будет еще далеко.)

Разговоры во время бурных застолий велись откровенные. Традиционные медицинские байки, анекдоты про недавних руководителей страны, сдобренные крепкими напитками и не менее крепкими эпитетами, не смолкали. Коньяк, виски, водка лились рекой. Можжухин выстоял. Томе суждено было впасть в алкогольную зависимость.

Высшего образования она так и не получила. А когда? До двадцати одного года ухаживала за отцом. Не стало Героя Советского Союза, не стало преференций. Нужно было зарабатывать (жить на балетную пенсию матери не представлялось возможным). Творческое начало нарисовавшегося вскоре в ее жизни художника-дизайнера, отца Лёнчика, тоже требовало повышенного внимания. О первом муже Тома как-то мало распространялась. Сказала, что он родом из Литвы, хоть и Павленко. С отличием окончил отделение Вильнюсского художественного института. Познакомился с ней, когда она блуждала в поисках подарка для подруги на вернисаже в Измайлове, а он величественно стоял там со своими никем не покупаемыми работами и негромко предложил ей картину с надменной одинокой лилией – непорочно белой на иссиня-черном масляном фоне. Предложение выйти замуж сделал на третьем свидании. Бросил свой родной Каунас, переехал жить к Томе с Лией на Ленинский проспект. Возлагал надежды на творческо-карьерный рост в Москве. Прожили они вместе всего ничего. Его психика, впитавшая тонкий прибалтийско-европейский воздух, не выдержала испытания еврейской тещей с развивающимся Альцгеймером. Да и появившийся на свет Лёнчик любил громко поплакать. Художнический, дизайнерский, оформительский дар мужа требовал уединения, сосредоточения на себе, созерцательного покоя. Он часто запирался в ванной комнате, где только и мог отдаться рабочему процессу. Какие заказы он принимал и что оформлял, я не поняла. Поняла только, что заказов было мало. Как, собственно, и денег в ту пору. За пролетевшим как один день перерывом между замужествами последовало регулярное съестное обслуживание охочей до деликатесов, острой на язык медицинско-профессорской братии.

Хулиганский опус Владимира Маяковского был единственным из всей мировой поэзии, унаследованным Томой со времен застолий 90-х и выученным наизусть: