Москва. Квартирная симфония

Я понеслась по коридору в ванную, схватила со стены первый попавшийся таз, вернулась бегом назад, но было поздно. Итана стошнило на паркет в ближнем предбаннике. Он по-рыцарски успел выскочить из гостиной, спасая от останков груздей мой палас. Пока, распластавшись на паласе, бормоча «oh my god», он осознавал под собой твердую реальность, я в высоких резиновых перчатках мыла в предбаннике пол. В проеме коридора возник Игорь. Мне повезло в том смысле, что семья Татьяны в полном составе уехала с ночевкой на дачу к друзьям, Бина Исааковна почти не выходила по субботам из комнат, усердно переключая плоскогубцами три телевизионных канала (не доверяя мастерам по ремонту телевизоров), и Игорь, таким образом, оставался единственным свидетелем происшествия.

– Так, так, та-ак, – облокотившись о косяк, скрестив на байковой груди руки, злорадствовал он, – хлипо́к оказался гость заморский? Не выдержал впечатлений?

– Послушай, Игорь, шел бы ты к себе, – с размаху бросила я тряпку в таз, – заняться, что ли, больше нечем?

– Ладно, уйду, но если что, могу вернуться… – звонко шлепнув по животу резинкой треников, удалился он, насвистывая: «Меж нами памяти туман…»

Закончив с полом, я вызвала по телефону такси, сопроводила Итана с возвращенной ему на шею, отбивающей дробь по его торсу фотокамерой со второго этажа, утрамбовала его накачанное тело на заднее сидение; он внезапно схватил и поцеловал мне руку, нащупал в кармане джинсов бумажку со словом INTOURIST и, под короткое шоферское «ага», полулежа безмолвно отчалил с трагическим лицом.

Примерно через час позвонила подруга.

– Разведка донесла, Итан валяется в номере в полном культурном ауте, – с легким ко мне укором сказала она. – На завтра от «Щелкунчика» в Кремлевском дворце отказался, а билеты, между прочим, у спекулянтов куплены по тройной цене. Не надо, говорит, ни Чайковского вашего, ни ваших балерин, не верю больше советской показухе. Женщин советских только жалко. Если в Москве так, то в сельской местности тогда как? Что случилось-то за пару часов, никак в толк я не возьму?

– В том-то и дело, что ничего, – ответила я. – Рафинадом магистр оказался, вот и вся Astoria.

Ближе к полуночи, окончательно протрезвев, я шла ставить чайник. Из комнаты выглянул не на шутку разрумянившийся Игорь.

– Ксения, – произнес он таинственно строго, – зайди на минутку, есть серьезный вопрос.

– Хорошо, чайник только поставлю.

Не предполагая подвоха, я заглянула к Игорю. Без слов он повалил меня на стоявшую при входе кровать, рыгнув мне в лицо соответствующими ингредиентами.

– Ты сдурел?! – с силой оттолкнула я его.

Игорь оказался чрезвычайно легким для пролетария со стажем и отпружинил мячиком на пол.

– Зря ты… Я ж надежный, свой, не то что… У меня в «Трех стопариках» все схвачено. Вот здесь вот у меня все, – поднимаясь, сжал он трудовой кулак. – Полбанки по выходным могли бы…

Если принять во внимание, что излюбленной прибауткой Игоря того периода была «Что ты ляжешь, будешь делать?», он сильно страдал от одиночества.

Прошло время. Поток московских друзей и подруг, куда более стойких в бытовом отношении, нежели американский Итан, обожавших шастать ко мне в гости с целью полуночного времяпрепровождения и частенько остававшихся до утра на раскатываемом мной поверх паласа запасном поролоновом матрасе, понемногу иссяк. Наступил этап «странностей этой жизни». Я вышла замуж.

Будущий муж влюбился в меня в плацкартном вагоне поезда Москва – Феодосия. И был волшебный сентябрьский Коктебель (тогда еще Планерское), куда он не ленился ежедневно приезжать пыхтящим стареньким автобусом из Феодосии (бытуя там у своей бабушки, пропуская первые дни учебы в мединституте). Терпеливые утренние ожидания меня у ворот частного дома на улице Победы, где я снимала комнату, походы по изумительной степной дороге в сторону поселка Орджоникидзе, туда, за Тихую бухту, за мыс Хамелеон; ныряния, загорания, забродившее теплое вино вперемешку с хохотом, беготней вдоль моря, медицинскими студенческими байками и фотосессиями на черно-белую пленку «Зенита». Возвращения по притихшим тропам в сопровождении бархатного ветра и полынно-горького дыхания вечерних трав в ненаглядный поселок, долгие прощания у ворот дома под усеянным мириадами пульсирующих звезд чернильным крымским небом и тающие в темноте его загорелые ноги в светлых шортах, спешащие на последний феодосийский автобус.