Москва-матушка

Углубился купец в чтение. Темно-русые волосы с проседью за­крывают почти половину широкого лба. Борода обложила всю нижнюю часть лица и спустилась на грудь. Взгляд из-под навис­ших бровей проницательный, нос и губы крупные, во всем облике чувствуются спокойное достоинство, неторопливость и большой ум.

Тихо шелестят страницы. На первой из них написано:

«Благословись, с именем Господа Бога нашего на устах, берусь я за сей труд. Времена пошли тяжелые и беспокойные, и я по веле­нию совести и сердца моего удумал рассказать потомкам нашим о житии людей русских на берегах моря великого. Народу русского в Суроже ли, в Кафе¹ ли и в иных местах достаточно, но на Руси о них мало что знают.

Ибо дела письменные идут на языке латинском и только о них писаны. Книги священные пишутся на языке греческом иже в них и дела церковные говорят только о православных людях, в коих чтут грек, армян и русских вместе, а отдельно наших не поминают. И оттого не только в дальних землях, а и у нас в Москве о фрягах знают больше, чем о нас, русских. И оттого мне обидно стало и сел я под старость лет писать о нашем житие у моря Русского.

Господи благослови, с изначала о граде Суроже почну.

Старики рассказывали, будто торговые гости на Руси пребы­вают здесь с незапамятных времен. И основали они бок о бок с гра­дом Сугдеей русскую слободу и назвали ее Сурож, отчего среди нас и город этим именем прозывается. Говорят, произошло это имя от села Сурожик, что под Москвой. Будто многие гости торговые переехали сюда из того сельца и продавали здесь полотно льняное. Во времена древние лен называли сурожем, сеяли его всегда после ржи, потому и су-рожь. Ведь и доныне холстина льняная, неотбе­ленная суровьем прозывается.

Из «Жития Стефана Сурожского» узнал я, что полтыщи лет на­зад к Сурожу пришел новгородский князь Бравлин со дружиною, десять дней бился с греками и овладел Сурожем. Тогда русская рать овладела также Корсунем, Корчевом и другими городами. Летописец рассказывает далее о добром деле русского князя, кото­рый по просьбе сурожских священников отпустил на свободу всех пленников, что были взяты в бою от Корсуни до Корчева.

О граде нашем помянул неведомый песенник в «Слове о полку

Игореве», вместе с Корсунью и Тмутараканью. Когда город взяли кыпчаки — кочевые племена, деды наши и прадеды торговли в Су­роже не оставили. Они привозили сюда с Волги буртасские меха, а из северных краев шкуры соболя, бобра, которые ценятся в Суро­же очень дорого. Ежели верить греческому синаксарю, на полях которого безвестный летописец отмечал главнейшие события Суро- жа, то татары окончательно овладели городом 26 декабря 1239 года».

Никита заложил страницу шелковой тесемкой, прислушался. Кто-то тихонечко стучался в дверь. Недовольно сказал — «войди», закрыл книгу. В дверях стояла Кирилловна.

—      Егорку Мечина нечистый принес.

—      Сейчас выйду,—сказал жене Никита и с сожалением поду­мал: «Вот соседа бог дал — не глядя на Устав по ночам шляется».

Русская слобода жила дружно, со всеми соседями. Чурилов пребывал в согласии, только одного Егора Мечина недолюбливал. «Переметная сума он»,— частенько говаривал Никита про Мечи­на. И верно. Все сурожане русские обычаи блюли строго, инозем­щину перенимали только ту, что для дела в пользу да для жизни. Веры православной держались твердо, честь и гордость русскую не роняли. А этот, будто попугай, перенимает, что надо и что не надо. Извивается перед каждым латинянином, словно перед князем. Хо­ромы, отцом рубленые, развалил и построил на фряжский манер, а носит — срамота смотреть,— нительные чулки повыше колен да короткие штаны, дабы от фрягов не отличаться. Латиняне ходят друг к другу, сидят, цедят вино через соломинки, пустословят. И он завел эту стать — как удумает, так и лезет то к одному, то к друго­му. Вот и сейчас болесть его принесла.

Никита глянул на Егора, аж плюнул. Бороду всю как есть, не­годяй, оскоблил!

—      Уж коли себя позоришь, то людей хоть бы пощадил! — уко­ризненно произнес Никита.— Срам какой, оголил скулы да грех этот ко мне в дом тащишь.

—      Эх, Никитушка-а!—протяжно заговорил Мечин.— Забыл ты русскую пословицу: попал в волчье стадо, лай-не-лай, а хвостом виляй.

—      И верно, што в волчью. Тебе ли с фрягов пример брать, рус- скому-то человеку?

—      А фряги, поди, тоже люди.

—      Подумай, што говоришь. Хуже волков они.

—      Не скажи, Никитушка. Они, пожалуй, поученей нас с тобой будут во многом. Их к нам на Русь малую толику завезти — поучи­ли бы нас торговать, строить, людей лечить. Была бы польза.

—      Пустоголов ты, я вижу,— с сердцем произнес Чурилов.— Неужели не видишь ты, как тысячи русских людей не только с ок-

раины, но и со всей Руси, кандалами гремя, идут на рынки неволь­ничьи. Неужто страдания их болью в сердце твоем не отзываются?

—      Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.