Москва / Modern Moscow: История культуры в рассказах и диалогах

Работа над фильмом затягивалась, деньги таяли. А тут еще из Москвы начали поступать тревожные сигналы: подозрительный Сталин решил, что Эйзенштейн собирается стать невозвращенцем. Это повлекло за собой ряд драматических осложнений.

К августу 1931 года Эйзенштейн, Александров и Тиссэ пребывали в Мексике уже десятый месяц вместо условленных в первоначальном контракте с Синклером трех. В поисках финансовой подпитки писатель обратился в “Амкино” – советско-американскую корпорацию, созданную в 1922 году для обмена фильмами и организации взаимных поездок кинознаменитостей (благодаря ей состоялся легендарный визит Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд в Советскую Россию в 1926 году).

“Амкино” являлась филиалом “Амторга”, крупного акционерного общества, до признания Соединенными Штатами Советского Союза (1933) исполнявшего роль представительства СССР. Оно также осуществляло важные торговые сделки, закупая в Америке всякого рода промышленное оборудование – только в 1929–1930 годах советское правительство истратило на это почти сто миллионов долларов, сумму по тем временам немалую.

Сталин с бесконечной придирчивостью следил за этими операциями, то и дело клеймя неугодных ему функционеров как растратчиков и обвиняя их в преступном расточительстве и бесконтрольности в расходовании средств. Особую бдительность диктатор проявлял, когда речь шла о валюте.

Неудивительно поэтому, что Синклер, обратившись в августе 1931 года в “Амкино” с предложением инвестировать в мексиканский фильм Эйзенштейна двадцать пять тысяч долларов, тогда же (вероятно, с подачи Эйзенштейна) написал об этом Сталину, сообщив также, что надеется приехать в Москву и повидаться с вождем. Синклер в то время был, пожалуй, самым популярным современным западным писателем в СССР (Госиздат как раз начал издание собрания его сочинений в двенадцати томах), и Сталин поначалу дал подобной инвестиции зеленый свет.

Но тучи над головой Эйзенштейна уже начали сгущаться. На заседании Политбюро было принято секретное постановление “о желательности скорейшего возвращения С.М. Эйзенштейна в СССР”[43]. Очевидно, что Сталина не на шутку встревожила перспектива лишиться известного режиссера.

К тому времени участились эпизоды “невозвращенчества” из стран Запада советских дипломатов и служащих (многие из которых были также советскими шпионами). Западная пресса преподносила подобные инциденты как сенсацию, а потом быстро о них забывала. Однако Сталин о таких случаях не забывал. За невозвращенцами следил НКВД, их пытались, если удавалось, ликвидировать. Сталин их ненавидел и презирал, подозревая, что в основе их действий лежит корысть. Вероятно, в некоторых случаях так оно и было; сейчас нам трудно в этом досконально разобраться. Ведь через руки этих людей в бытность их совслужащими на Западе проходили крупные валютные суммы; в сталинском кругу их именовали взяточниками-невозвращенцами.

Но Эйзенштейн – это было другое дело. В Эйзенштейна Сталин поверил как в человека, способного вывести создающийся под его личным контролем советский кинематограф на мировую арену. И вдруг – такой афронт!

Сталин пришел в ярость. И отправил Синклеру телеграмму, чей вокабуляр выдавал всю степень его гнева: “Эйзенштейн потерял расположение своих товарищей в Советском Союзе. Его считают дезертиром, который разорвал отношения со своею страной. Я боюсь, что здесь у нас о нем скоро забудут. Как это ни прискорбно, но это факт”[44].

* * *

В этом послании диктатора прежде всего поражает его персональный тон. Вождь – через посредство Синклера – сообщает Эйзенштейну, что считает Эйзенштейна дезертиром, утратившим его, Сталина, личное расположение и доверие. И добавляет тоном отвергнутого любовника, что постарается о нем “скоро забыть”.

Угрозы Сталин немедленно подкрепил соответствующими действиями. В декабре 1931 года Политбюро приняло еще одно постановление: “О С.М. Эйзенштейне и наказании должностных лиц, отвечавших за финансирование его зарубежной командировки”. В нем чиновнику из “Амторга” объявлялся строгий выговор “за самовольное расходование народных денег (двадцать пять тысяч долларов) на покровительство дезертировавшему из СССР Эйзенштейну”. “Амторгу” разгневанный Сталин велел заниматься торговлей, а не “филантропией и меценатством за счет государственных средств”. И обязал “Амторг” “немедленно ликвидировать дело с Эйзенштейном”[45].

Заодно диктатор предпринял совсем уж мелочный шаг: заморозил московское жалованье Эйзенштейна, Александрова и Тиссэ, до тех пор выплачивавшееся членам их семей. По расчету Сталина, это должно было напугать киношников и подтолкнуть их к скорейшему возвращению.