Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

В конце 1948 года, когда уже новая экспертная комиссия рассматривала переделанный проект высотки на Котельнической набережной, выявленная ранее излишняя массивность была устранена и, по мнению экспертов, была «достигнута… живописность силуэта»[444]. И все же они отмечали, что «чрезмерное число и развитие больших и малых башен и вышек, увенчанных целыми гроздьями малых башенок, открытых наподобие звонниц, слишком усложняет силуэт зданий и придает высотному дому несвойственный ему вид». Этот облик они характеризовали как «исторический», а кто-то потом внес правку от руки в отпечатанный на машинке отзыв: вычеркнул слово «исторический» и заменил его на «готический». При этом члены экспертной комиссии ничего не имели против истории как таковой. Скорее им не понравилось привнесение зарубежных исторических – а именно готических – элементов в русский городской пейзаж. В этом подходе, проявившемся в закрытом экспертном отзыве, отразилась идея, часто высказывавшаяся в те времена в откры том публичном пространстве: между новыми московскими небоскребами и глубокой русской стариной должна существовать крепкая связь.

Восемьсот лет старины, тридцать лет новизны

В конце лета 1947 года, пока московские архитекторы собирались для обсуждения предварительных проектов небоскребов, столица готовилась к празднованию своего 800-летия. День города, учрежденный по инициативе Георгия Попова, был намечен на воскресенье, 7 сентября, но москвичи рассчитывали, что торжества продлятся все выходные[445]. Совсем свежие воспоминания о недавней войне и о тяготах первых послевоенных лет на время померкли и уступили место общему прославлению далекого прошлого. По случаю юбилея Москвы газеты должны были с подобающей торжественностью объявить о проекте московских небоскребов: послевоенное строительство в столице следовало привязать к более ранним периодам ее истории.

В недели, предшествовавшие празднованию 800-летия Москвы, за происходившим в советской столице наблюдал приехавший в СССР американский писатель Джон Стейнбек. Он уже бывал в Москве в 1936 году и потому во второй приезд сразу же заметил ряд изменений. В 1947 году его сопровождал в поездке венгерский фотожурналист Роберт Капа. Гуляя по столичным улицам, Стейнбек отмечал: «Исчезли целые районы узких и грязных улочек старой Москвы, и на их месте выросли новые жилые кварталы и новые учреждения». Город стал чище. Прежде грязные улицы Москвы теперь были вымощены, выросли «сотни высоких новых жилых домов и новые мосты через Москва-реку, улицы расширяют, статуи на каждом шагу»[446].

Заметил Стейнбек и то, что город спешно ремонтировали. Многие дома стояли в лесах, их красили или перекрашивали, а Кремль, мосты и общественные здания увешивали гирляндами электрических лампочек. «Работа не останавливалась вечером, она продолжалась ночью при свете прожекторов, город прихорашивался, приводился в порядок: ведь это будет первый послевоенный юбилей за многие годы»[447]. Стейнбек узнал, что все силы сейчас были брошены на подготовку к торжественному празднованию 800-летия Москвы, после чего уже в ноябре страна собиралась отмечать 30-ю годовщину Октябрьской революции.

Стейнбек и Капа увидели результаты выполнения Генплана 1935 года. Хотя война и прервала ход работ, за последние годы межвоенного периода из этой программы по украшению столицы все-таки успели сделать многое: проложили широкие проспекты, возвели мосты и новые общественные здания. Но два иностранца наблюдали и за обществом, переживавшим в 1947 году медленный и тяжелый переход от войны к мирной жизни. Помимо многочисленных изменений и улучшений, которые произошли в Москве, Стейнбек замечал и следы измождения на лицах: «Несмотря на предпраздничную суматоху, люди на улицах выглядели усталыми. Женщины очень мало или совсем не пользовались косметикой, одежда была хоть и опрятной, но не очень нарядной»[448]. Мужчины же, явно демобилизованные, ходили в военной форме, часто без знаков различия, – из чего Стейнбек заключил, что другой одежды, кроме этой, у них, наверно, просто не было[449].