Москва необетованная

В обед Линец мчался в буфет так, будто ему дорога каждая секунда, и так же стремительно возвращался обратно. Домой же уходил с умиротворенным видом человека, не напрасно прожившего свой день. И жил бы он так себе не одну, а все десять жизней, если бы начали происходить с Семеном Федоровичем престранные вещи. А началось все с одного автора очень противной наружности. Вошел этот субъект к Линьцу незадолго до обеда, когда Семен Федорович уже мысленно вожделел котлету с картошечкой пюре и соленым огурчиком, да бутылочку пивка к сему пиршеству... как вдруг, сквозь эти грезы проступил такой лик, при виде которого, Семен Федорович вздрогнул и очнулся. У его стола, одетый в черный мокрый от дождя плащ, высился атлетически сложенный человек непонятного возраста с лицом нездорового бурого цвета. Большие, навыкате глаза, испещренные красными прожилками, не мигая, смотрели на Линьца, нос в черных точках, был длиннее всех допустимых норм, а под ним виднелись плотно сжатые в узкую белую полоску губы. Ко всему вдобавок, на плечи визитера падали длинные редкие пряди грязных спутанных волос непонятного цвета, а в руках с длинными желтыми ногтями он держал картонную папку с зелеными атласными тесемками и черную шляпу с полями. Пожалуй, впервые в жизни Семену Федоровичу сделалось настолько не по себе. Глядя в немигающие буркалы, он вдруг с отчаянием подумал, что напечатает все, что принес этот автор, лишь бы остаться в живых, и больше никогда не видеть это в своем кабинете.

- Семен Федорович Линец? - сказало чудовище неожиданно приятным, даже красивым голосом.

- Да, - хрипло каркнул Линец и откашлялся. - Что у вас, рассказы? Повесть? Стихи?

- Повесть, - оно положило папку на стол и виновато добавило: небольшая, она у меня первая, я до этого ничего никогда не писал.

- А чем вы занимались раньше? - Линец пристально рассматривал тесемки и папку, но никак не мог разобрать мелкую карандашную надпись на ней.

- Я... ну... - замялся автор, - это не имеет значения.

Линец согласился поспешным кивком.

- Вы прочтите, если вас не затруднит, - вздохнул автор, - я там вложил свои координаты, если... если, это чего-то стоит, буду рад.

- Я прочту, - Линец рывком пододвинул к себе папку, и заставил себя посмотреть на автора. Увидев, что тот собирается улыбнуться на прощание, Линец закусил губу, дабы подавить рвущийся из груди крик, но вместо ожидаемых желтых клыков, Семен Федорович увидел ровные белые зубы, правда, несколько широковатые для обычного человека. Из-за этого казалось, что зубов у автора значительно меньше, чем положено. Попрощавшись, он вышел из кабинета, а Линец открыл папку, и уставился на название повести: "Москва необетованная".

Эпизод 3

Вениамин Передреев.

Кондуктор Передреев стоял на табуретке посреди собственной квартиры и тщательно намыливал веревку. Засиженная мухами люстра была заблаговременно снята с крюка и определена на продавленное кресло. Убедившись, что веревка намылена хорошо и петля затягивается превосходно, Передреев прикрепил второй конец к крюку и, как следует, подергал, проверяя на прочность. "Ну, вот и все, - печально подумал кондуктор, глядя на раскачивающуюся у его слегка обвисших усов петлю с розовым мыльным орнаментом, - вот так и оборвется моя жизнь, не дотянувши до сорока восьми..." Вениамин решил, что на последок не мешало бы выпить водочки, а то когда ещё случай представится. Он осторожно слез с табуретки и, бросив взгляд на петлю, побрел на кухню.

Огромный рыжий, вечно голодный кот Чубайс сидел на подоконнике, осоловело таращась в окно. Вениамин подумал, что кота, каким бы он паскудным не был от самого своего рождения, покормить напоследок все-таки нужно. Вениамин извлек из холодильника банку бычков в известном соусе, и у котяры мигом пробудился интерес к хозяину.

- Уа-а-а-а! - взвыл он, тяжело прыгая на стол.

Передреев поднял по привычке руку, чтобы смести домашнего питомца на пол, но передумал, ведь Чубайс был единственным существом, делившим с Вениамином последние часы жизни. Вениамин открыл банку и поставил перед котом. Издавая низкое утробное рычание, Чубайс набросился на бычков, а Передреев открыл, купленную специально в честь самоубийства, хорошую водку, и налил полный стакан.

- Эх, Чубайсик, - сказал Передреев, смахивая случайную слезу, - вот так-то все и бывает.