Москва Норд-Ост

- Под моей опекой были дети, и только это помогло мне собраться, - вспоминает он. - Им было от одиннадцати до четырнадцати лет, и они прекрасно понимали, что вокруг происходит - террористы с автоматами, запрет вставать с места, выстрелы. Они слышали разговоры и видели, что ситуация серьезная. Но мне нужно было сделать все, чтобы помочь им победить страх. А сделать это можно только тогда, когда человек сам спокоен и эмоционально сконцентрирован. Иначе дети поймут его состояние, и конец, катастрофа - ты не сможешь уже им помочь. Поэтому я благодарен детям, что они там были со мной. Если бы я был один, не смог бы уберечься от страха и мыслей о родных. С одной стороны, мне было тяжелее, а с другой - значительно легче, именно потому, что на моих плечах лежала забота о десяти ребятах. Моей задачей было вывести их оттуда, так чтобы никто из них не пострадал, ни физически, ни морально.

Сохранить психическое здоровье ребят было особенно трудно.

- Ведь там постоянно раздавались то автоматные очереди, то взрывы гранат, - качает головой хореограф. - Это была методика террористов - держать всех в ежовых рукавицах, не позволять напряжению падать. Когда заложники начинали успокаиваться, расслабляться, поддерживать друг друга, утешать, что ничего страшного не происходит, неожиданно раздавалась автоматная стрельба - таким способом чеченцы призывали всех к порядку, удерживали состояние нервного напряжения. Это влияло и на самих охранников. И никто уже не мог сказать, не начался ли штурм? Или что-то еще страшнее? Достаточно было грохота взорвавшейся гранаты - ба-бах - и с человеком происходило что-то непонятное и ужасное.

- А дети, как обезьянки, моментально вскакивали, пытались увидеть, что происходит, и тут я должен был гасить это любопытство, - продолжает Лобанков. - «Прячьтесь под кресла», приказывал я. Позже я снял сиденья кресел в первом ряду балкона и сказал им: «Если что-то случится, прикройтесь ими». Даже когда я понимал, что в следующий момент может произойти какой-то драматический поворот в ситуации, я не мог им прямо сказать: «Накройтесь, сейчас что-то случится». Это бы их только больше возбудило. Вот я и вел с ними бесконечную своеобразную игру. Предлагал им: «А может, вам сейчас лечь и отдохнуть немного?»

Лобанков говорит, что его два глаза работали как минимум за пять пар глаз. Он знал театр, знал, каким образом можно в него проникнуть, поэтому все время обдумывал, как именно десантники могут пойти на штурм здания, что случится, если произойдет взрыв, где в это время будет безопаснее всего. Наблюдал за перемещениями террористов и пробовал предсказать, что может произойти в следующий момент. Думал, куда убегать, если «что-то начнется».

Больше всего, однако, он боялся обещанных террористами публичных казней. Постоянно повторявшиеся угрозы террористов, что за малейшее неповиновение заложников будут расстреливать, по прошествии времени перестали действовать на захваченных людей. Но когда в пятницу вечером террористы заявили, что, если к ним не придет представитель президента, они будут каждый час расстреливать по десять заложников, это прозвучало совсем иначе. Серьезно. И Лобанкова охватил ужас.

- И не только потому, что самому было бы тяжело смотреть, как кого-то расстреливают, - беспомощно пожимает плечами Лобанков. - Главное, я не представлял, что было бы с детьми, как я мог бы их от этого оградить.

Публичных экзекуций боялся не только Лобанков. Это была самая страшная угроза террористов, дамокловым мечом повисшая над зрительным залом. А после убийства Ольги Романовой никто уже не сомневался, что террористы готовы выполнить любую угрозу. Георгий Васильев мог себе представить, как это будет выглядеть. В фильме «Террор в Москве» он сказал:

- В детстве, когда я смотрел фильмы о войне, о фашистских концлагерях, я все время думал: как же так? Столько людей, десятки тысяч, и все покорно идут на бойню, делают, что им приказано, боятся одного солдата с автоматом? Только когда я попал в зрительный зал, я понял, как это действует на психику. И стал себе представлять - на сцену вышел бы Бараев, показал пальцем: ты, ты и ты. И эти люди покорно бы встали и пошли, а их соседи ничего бы не сделали, отвели бы только глаза. Я понял, что в нашей ситуации такое было бы возможно. И мне стало плохо.

Так же, как расстрелов, а может, еще больше заложники боялись атаки десантников. Никто из бывших заложников, с которыми я разговаривал, не верил, что такое действие властей способно принести свободу. Наоборот - это означало для них смертельную опасность.