Москва - Подольск - Москва

Разговаривали мы обо всем на свете: о фильмах, о джазе Цфасмана, о еде, о женщинах (опыт у обоих был минимальный), о его работе в посольстве. Между прочим, он предсказал, что актрису Зою Федорову, скорей всего, тоже посадят: по словам Олави, она вместе со своей сестрой часто гостила у американцев. Я, конечно, никак не мог предположить тогда, что через много лет познакомлюсь с Викой, полуамериканской дочерью актрисы, а сама Зоя Алексеевна, выйдя на свободу, сыграет маленькую роль в фильме по сценарию Дунского и Фрида.

С Олави Окконеном мы прожили душа в душу месяцев пять; при прощании он, по-моему, даже прослезился. На девятом году сидки мы встретились снова, в Минлаге.****)

Если не считать паркетного пола и уроков английского языка, жизнь в 28-й камере мало отличалась от той, что мы вели на Малой Лубянке. Так же водили на оправку - впереди, как знаменосцы, самые молодые с парашей; так же вздрагивали двое, услышав "На фэ!" - теперь уже я и Фейгин; так же с грохотом открывалась среди ночи дверь и голос вертухая - или вертухайки, второй этаж считался женским - требовал: "Руки из-под одеяла!" То ли самоубийства боялись, то ли рукоблудия - не могу сказать... Так же разыгрывали новеньких.

Особенно благодарным объектом оказался пожилой инженер Чернышов, на удивление наивный и легковерный. В камеру он вошел, неся в обеих руках по кружке с какой-то едой, захваченной из дому: ни жестяные, ни стеклянные банки в камеру не допускались - разобьют и осколком перережут вены! (По этой же причине на Лубянке отбирались очки. Идете на допрос - пожалуйста, получите, а в камеру ни-ни...). Остановившись у двери, Чернышов с ужасом глядел на наши стриженые головы и небритые лица - каторжане! (Брили, вернее, стригли бороды нам не чаще двух раз в неделю; приходил парикмахер с машинкой и стриг под ноль - ни "эр", ни "агиделей" в те дни еще не было. А с опасной бритвой в камеру нельзя).

Новенький закрутился на месте, не зная, куда пристроить свое имущество. На стол? Вдруг обидятся и обидят? Наконец нашел место: поставил еду на крышку параши. "Ну, с этим не соскучишься", решила камера. Переставили его кружки на стол - и зажили вполне дружно.

А развлекались так - не скажу, чтобы очень по-умному:

- Аркадий Степанович, - задумчиво говорил Арсен Монахов. - Вы не знаете, как совокупляются ежи?

- В каком смысле, Арсик? Наверно, как все.

- Но они ведь колючие.

- Да, действительно... Нет, тогда не знаю.

Арсик умолкал. Потом начинал сначала:

- Аркадий Степанович, вы просто не хотите мне сказать! Вы инженер, вы должны знать.

- Честное слово, не знаю.

- Не может быть. Вы взрослый, у вас жизненный опыт... - И так далее, пока не надоедало.

Однажды, получив передачку, старик спросил нас, почему на американских банках со сгущенным молоком "Dove milk" изображена птица. Олави объяснил: dove - это значит голубка. А злой мальчик Арсен обрадовался новой теме:

- У них сгущенное молоко не коровье, а птичье, - объявил он.

Чернышов удивился:

- Как так?

- А очень просто. У них все продукты суррогатные. Яичный порошок, например - он ведь из черепашьих яиц.

(Такая легенда ходила в те годы по Москве). Инженер обводил нас глазами: правда? Или розыгрыш? Мы подключились к игре, подтвердили: да, некоторые породы голубей выделяют жидкость, похожую на молоко. Это ценный, редкий продукт, потому и говорится: только птичьего молока не хватает.

Чернышов, простая душа, и верил и не верил. Тогда я попросил библиотекаря принести нам Брэма, том "Птицы". И когда заказ был выполнен, открыл книгу на разделе "Голуби" и прочитал вслух: "Еще в древнем Египте было замечено удивительное свойство этих птиц: выделять из зоба жидкость, вкусом напоминающую молоко".

- Не может быть, - неуверенно сказал старик. Арсик сунул ему под нос Брэма, который, разумеется, ничего такого не писал. Расчет был на то, что инженер без очков не сумеет прочитать мелкий шрифт: мы знали, что у него сильная дальнозоркость. И действительно, он смог только разглядеть картинку: голуби сизые, голуби белые, голуби с хвостами как у индюков. А я снова "прочитал":

- Еще в древнем Египте было замечено удивительное свойство...

- Поразительно, - сказал старик. - Вот уж, поистине, век живи - век учись!

Нашу дискуссию подслушала старушка-надзирательница. Выяснилось это так: на следующем дежурстве она принесла нам тупые с закругленными концами ножницы - стричь ногти - и сказала, хихикнув:

- Стригите. А то станете голубей доить, вымя поцарапаете.

Подслушивать разговоры в камерах - это вертухаям вменялось в обязанность, а разговаривать с нами строго воспрещалось. Но ведь они тоже были люди, тоже томились тюремной скукой.

Другая надзирательница - рослая красивая девка с лычками младшего сержанта на голубом погоне - даже любила с нами поболтать. Пользуясь тем, что 28-ю камеру от центрального поста не видно - она в боковом отсеке, за поворотом - надзирательница открывала дверь, и мы беседовали о жизни. Это от нее я услышал формулу, которую вложил впоследствии в уста лагерному "куму" (в фильме "Затерянный в Сибири"):