Москва. Путь к империи

Алексей Михайлович отправил на переговоры к бунтовщикам Никиту Ивановича Романова. К нему люди претензий не имели. Скромный он был человек, добродушный.

«Плещеева! Морозова! Траханиотова!!!» — ревела дикая толпа, не желая никаких переговоров.

Романов вернулся в Кремль. Боярская одежда надежно скрывала легкую дрожь в коленках, но по грустным глазам его царь понял, что настала критическая минута.

В Древней Индии существовал такой обычай: если семья понимала, что до следующего урожая ей не дожить, то первыми покидали сей мир старики; те, кто уже не способен продолжить род. Если этого не хватало, то вслед за стариками отправлялись дети, не способные дожить до того момента, когда они могут продолжить род. Подобные обычаи существовали в других уголках Земли, например в той же древней Японии, о чем блистательно поведано в «Легенде о Нараяне». Это — закон сохранения жизни.

«Плещеева!!» — рычала толпа. Критическая масса злобы приближалась к опасной отметке.

«Отдайте палачам Плещеева. Пусть они его казнят на виду у толпы. Ей хочется крови!» — повелел Алексей Михайлович, повторяя слова своего учителя.

Плещеев, видимо, на чудо надеялся, вышел из Кремля спокойно, не дергался, не сопротивлялся, хотя лицо его было бледным, как бахрома редких облаков, не спеша гулявших над Кремлем. Палач вел его к лобному месту, но не довел. Люди выхватили из сильных рук палача быстро обмякшего Плещеева, и в дело пошли палки — проверенное орудие толпы, дешевое и в ближнем бою меткое.

С хрустом треснула голова приговоренного. Он еще не успел осесть, упасть умирая, как по голове его, некрепкой, пришлось еще несколько ударов, голова раскололась, как перезревший арбуз, и оттуда брызнули фонтаном мозги.

Довольная толпа разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…

На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.

«Морозова! Траханиотова!!» — Ей, как взбесившемуся вампиру, крови было мало и мало.

Морозов еще рано утром хотел сбежать из Москвы. Москва его не выпустила. Ямщики, хоть народ и негрубый, где-то даже степенный, — но ведь они тоже из толпы, — узнали боярина, и едва ноги от них унес совсем недавно всесильный правитель.

«Морозова! Траханиотова!»

Царю очень жаль было Морозова, но Траханиотову удалось сбежать из Москвы, из «своей очереди». Алексей Михайлович послал князя Пожарского к народу. Князь обещал людям разыскать беглеца, и толпа ему поверила на время. Чудом удалось схватить Траханиотова возле Троице-Сергиевой лавры. Несчастного разбогатевшего родственника Милославских привезли в Кремль, надели ему на шею колоду, повели по городу.

Народ был доволен сим действом. Особенно понравилась людям работа опытного палача, снявшего с плеч нагулявшегося боярина колоду, ударившего топором по крепкой, еще совсем не старой шее. Гул одобрения тревожной дрожью пролетел над толпой: «Молодец, хорошо головы рубишь!»

Палач перед толпой не ответчик: как учили, так и рублю. Но в тот день ему приятно было собственное мастерство: все-таки угодил народу, это видно было по жестам гордого обладателя тяжелого, для казней предназначенного топора.

В Кремле несколько минут тоже радовались казни Траханиотова, надеясь, что хоть его кровь насытит разбушевавшегося вампира. Но вдруг в гуле над лобным местом исчезли одобрительные нотки, и Морозов понял, что пришла его очередь. Вел он себя, надо сказать, спокойно, хоть жить ему еще очень хотелось. В самом деле, много он, человек талантливый и неглупый, не доделал в своей жизни. Властью недонасытился, золотишка недобрал, погреба недоукомплектовал. Нет, много дел еще нужно было совершить боярину Морозову. Нельзя ему было помирать.

А кому же черед умирать, если толпа, насладившись видом отрубленной головы Траханиотова, уже заурчала злобно: «Морозова!» Если не дать ей боярина на расправу, то… она совсем с ума сойдет, она в Кремль ворвется, она… нет-нет, русская толпа в середине XVII века царя-батюшку ни за что бы не тронула. Такой у нее был идеал. Алексей Михайлович догадывался об этом, но все же душа его робкая тревожилась.

«Морозова!» — зрел голос толпы у лобного места, и тут, на счастье царского учителя, на Дмитровке вспыхнул пожар, огонь быстро перелетел на другие улицы. Он отвлек людей от злых мыслей, но ненадолго.

Бояре и сам царь после тушения пожара угощали народ медом и вином, пытались с помощью духовенства успокоить людей. Приняты были и административные меры: многие чиновники лишились выгодных мест. Но все эти меры лишь слегка пригасили огонь страстей. В любую минуту бунт мог вспыхнуть с новой силой. Морозов был жив, это не нравилось толпе.