Москва силиконовая

Впервые в жизни я отправилась в магазин и повела себя не как практичная фрау с замашками антиглобалиста, а как молодая легкомысленная женщина, то есть накупила кучу ненужной, но столь необходимой для душевного равновесия ерунды. Впервые в жизни я поняла, зачем женщине три пары почти одинаковых туфель. Я купила коллекционные духи L’Artisan, до последнего не веря, что я действительно готова отдать такие деньги за флакон с ароматной жидкостью. Купила серебряный кубок с инкрустацией. Зачем, спросите, мне серебряный кубок? С точки зрения практичности, незачем, но ведь Федор успел привить мне вкус к хорошему вину, а с какой стати я, самостоятельная, успешная женщина, должна пить хорошее дорогое вино из банальных икеевских бокалов? Я купила шелковое кимоно с аистами. И льняное постельное белье. И четыре вязаных платья. И массивный серебряный браслет с гранатами. И темные очки. И кучу деликатесов в «Глобус гурме» – и фуа-гра, и икру, и нежное крабовое мясо, и бельгийские шоколадные конфеты. Почему у меня не может быть праздника непослушания? Я столько лет жила как аскет, как монашка, с картошки на гречку перебивалась! Ах да, и еще нижнее белье. Роскошное нижнее белье, кружевное, тонкой работы.

Естественно, мне захотелось выгулять обновки, и я напросилась в гости к старой приятельнице, художнице Лидочке. Так сложилось, что близких подруг у меня нет, я слишком замкнута и скрытна. Но если считать ближайшей подругой ту, которую я знаю дольше всех, то это и будет Лида. Мы познакомились детьми, вместе ходили в балетную студию, откуда меня в конце концов выгнали за плохую выворотность, а Лидочку – за хроническое раздолбайство. С тех пор мы иногда созванивались и встречались.

На мне был эффектный деловой костюм с приталенным пиджаком – его строгость компенсировал приколотый к карману огромный искусственный цветок, и знатоки моды сразу поняли бы, что цветок стоит дороже костюма. Алые туфли на шпильке – вызывающие, прекрасные, превращающие в крошечную ножку Золушки мой банальный тридцать восьмой размер. Сумочка из кожи питона, шелковые чулки. На раскрасневшемся от сознания собственной привлекательности лице – тонкий слой дорогой косметики.

По пути я купила во французской кондитерской торт со взбитыми сливками и бутылочку «бейлиса».

Лида встретила меня в восточных шароварах и заляпанной краской майке. Босоногая, непричесанная, ненакрашенная.

– О… ты?! – воскликнула она, пропуская меня в квартиру. – Ну ничего себе… Вышла замуж за олигарха, что ли?

– Почему сразу за олигарха? Сама заработала! – скидывая туфли, лениво протянула я.

– Да? – с недоверием переспросила Лида. – И каким же образом?

– Это так ты за меня радуешься? – я усмехнулась. – Ставь чайник, давай лучше есть торт.

Она приняла промасленную картонку из моих рук и взглянула на ценник:

– Дронова, ну ни фига себе… С каких это пор ты с легкостью отстегиваешь восемьсот рублей за торт?!

– Ты просто его еще не пробовала, – отмахнулась я. – Это ведь не фабричный торт, а hand-made. И вообще, какая разница… Это мои первые заработанные деньги. На что их еще потратить, кроме как на удовольствия?

– Ну не знаю… – поежилась Лида. – Можно было бы отложить… Неизвестно же, когда такая сумма обломится в следующий раз.

– Об этом я и хотела рассказать, – усевшись на шаткую табуретку (я давно заметила, что художники по непонятной причине изнашивают мебель до состояния, когда она сама распадается в щепки), я закинула ногу на ногу. – Поставь чайник.

Лида слушала меня с каменным лицом. Даже к торту не прикоснулась. Причем она выглядела такой брезгливо изумленной, как будто я рассказала, что на досуге подрабатываю, делая минет в туалете Курского вокзала. Не знаю, то ли это меня так разозлило, то ли в глубине души была с ней согласна, поэтому так и обиделась, то ли во мне незаметно проявилась отвратительная черта по-сучьи демонстрировать превосходство окружающим. Но я зачем-то начала говорить о том, что не понимаю, ну как можно жить вот в таком убогом интерьере, каждый день сидеть на такой убогой табуретке, пить дешевый «липтон» из икеевских чашек и чувствовать себя при этом человеком.

– Ну вот когда ты в последний раз покупала себе туфли, когда? – спрашивала я растерявшуюся Лиду, которая беспомощно хлопала белесыми ресницами и уже начинала плаксиво выпячивать нижнюю губу. – Посмотри на себя, тебе тоже давно надо было найти себе нормальную работу! Никто не говорит о том, чтобы бросать картины. Но в наше время творчество приносит доход единицам! Тебе не стыдно ходить с такой стрижкой, без маникюра? Тебе всего тридцать пять, а ты себя совсем запустила!

– Дело в том, Даш, – наконец пришла в себя она, – что будь у меня больше денег, я бы все равно выглядела точно так же. Меня это не интересует, понимаешь? Я бы тратила все на путешествия, я бы на месяц выезжала на натуру и писала, писала… А вот ты… Ты стала другой. Дерганой, злой какой-то.

– Да уж, мне приходится крутиться. Встаю в половине девятого, ложусь за полночь. Но это того стоит. – Я покачала ногой, обутой в алую замшевую туфлю.