Москва силиконовая

Она радостно согласилась. Мы наскоро собрались – джинсы, свитера, капельку любимых духов L’Artizan на виски. Отправились в пиццерию, которая находилась на первом этаже нашего дома. Заказали столько, словно были не нежными оранжерейными розами, а борцами сумо в соревновательный сезон. Официанты косились на нас подозрительно и все спрашивали: «Вам с собой? Может быть, упаковать с собой?» Пришлось в конце концов гаркнуть на одного из них: «Вы что, будете это спрашивать каждые семь с половиной минут? Да, у меня хороший аппетит, и я этим горжусь, ясно?» И вот на покрытом клетчатой скатертью столике теснились тарелки с салатами, два огромных блюда с пиццами, свежие соки, красное вино, четыре креманки тирамису. Это был длинный, счастливый вечер. Как будто бы желанное свидание – только еще лучше. Я ни за что не смогла бы упрятать это чувство в сосуд вербальной формулировки, настолько оно было незнакомое, странное, будоражащее. Наверное, для кого-то банальное. А я, я-то всегда считала себя волком-одиночкой, гордилась тем, что отношусь к поколению эмансипированных городских эгоисток.

Наверное, со стороны мы были похожи на близких некогда подруг, которые не виделись сотню лет. Челси рассказывала о какой-то ерунде: своей собаке Джонсоне, и своей умершей собаке Жаке, и соседском мальчике, с которым впервые поцеловалась, и о каком-то татуировщике, в которого была целый год платонически влюблена. Однажды написала ему любовное письмо, присвоила стихотворение Байрона «She walks in beauty…», бесхитростно заменив she на he. Долго мучилась, как передать? Одна из подруг, еще более безголовых, чем сама Челси, подсказала «гениальное» решение – надо привязать письмо к ошейнику его собаки. А у него был, на минуточку, стаффорд. Ей еще повезло, отделалась легким испугом и вырванным из любимых джинсов клочком. Пришлось бежать со спринтерской скоростью три квартала подряд. Письмо так и осталось у Челси, впрочем, ненадолго, через полгода она подсунула его учителю истории, который, естественно, быстро разоблачил наглую плагиатчицу и вызвал в школу ее родителей. А татуировщик недавно умер от передозировки героином. О своих подругах рассказывала, о каникулах в Нью-Йорке, где ее лучшую подругу Сару заразили хламидиозом, а она потом обвинила во всем Челси, потому что именно моя сестра подговорила ее сбежать ночью и отправиться в сальса-бар, и именно Челси первая заговорила с мексиканским барменом. О ненавистной учебе, о том, как она мечтает добиться успеха на сцене и навсегда забыть о синусах-и-мать-их-за-ногу-котангенсах.

– Эдик говорит, что я звезда, – с горящими глазами воскликнула она. – У него чутье на успех, он уверен на сто процентов! Даш, ты ведь теперь позвонишь маме, скажешь, что ты не против, да?

– Я, конечно, позвоню, – вздохнула я. – Но не хочу, чтобы ты раньше времени обольщалась. Твой Эдик, кстати, считаю непедагогичным называть учителя Эдиком, конечно, хороший мужик, но он ничего не смыслит в шоу-бизнесе. И у него нет денег.

– А он говорит – главное верить. Только со мной надо еще работать, брать уроки вокала. Еще он хочет посмотреть на мой естественный цвет волос и просит вынуть шпажку из пупка.

– Так вот почему он рассматривал твой живот! – рассмеялась я. – Эмма рассказывала.

– Эта старая грымза и тут успела, – скривилась Челси. – Да она меня просто ненавидит! Они все меня ненавидят, потому что я свободная и смелая, а они…

– Ладно, попробуй, все равно тебя не остановить… И твой учитель прав, у нас совсем другая система образования, если ты собираешься доучиваться в Америке, нет смысла пахать здесь в полную силу.

…Так прошло несколько часов. Мы остались в ресторане одни, и позевывающий метрдотель смотрел на нас укоризненно. А потом мы вышли на улицу и обнаружили, что начался дождь, наверное, последний дождь в этом году, противный, ледяной, декабрьский.

– У нас же дома окна нараспашку! – спохватилась я.

И мы побежали, что было весьма проблематично, учитывая количество съеденных пицц. Дома творилось черт знает что: сырость, слякоть, уныло свисающие вдоль окон промокшие занавески, отклеивающийся кусочек обоев – ну и ладно, ну и все равно я давно собиралась делать ремонт. На ликвидацию беспорядка ушел остаток вечера и часть ночи, а потом мы переоделись в пижамы и посмотрели «Марию Антуанетту», и я уснула в ту ночь, как ребенок, сладко, мгновенно, словно в наполненную розовой сахарной ватой яму провалилась. И снилось мне что-то хорошее, детское, цирк, шоколадные зайцы и разноцветные воздушные шары.

* * *

– Я могу поговорить с Дашей?

– Слушаю.

– С тобой все в порядке?

Мужской голос в телефонной трубке был незнакомым, но приятно низким, обволакивающим.

– А что? – удивилась я. – Кто это?

– Прости, не ожидал тебя услышать, вот и забыл представиться. Это Эдуард… Николаевич. Мы однажды разговаривали о твоей сестре.

– Не ожидал услышать? – усмехнулась я. – Позвонил на мой домашний номер и вот так уж прям не ожидал?