Москва-Сити

Короче говоря, за киллеров не ручаюсь – уж больно они во всем оказались нестандартны, а я, граждане, пожалуй, попробовал бы уйти проходным двором. Я даже положил глаз на подворотную арку в том строении, что рядом с обнесенным оградой цековским домом. Я вошел в арку – и словно разом оказался в собственном детстве. Рядом с роскошью элитного жилья дочеремушкинская Москва уживалась самым что ни на есть распрекрасным образом. Это был типичный для Москвы пятидесятых годов дворик: закрытый со всех сторон низкорослыми старыми зданиями, образующими довольно непростой лабиринт, он умилял тем, что из него все же было видно небо – все-таки три этажа это не десять и даже не пять. Здесь же был и чей-то палисадничек, – наверно, летом радовал глаз какими-нибудь не очень пышными, но все же живыми цветочками, а в палисадничке – оставшийся, видать, от прошлых времен столик для доминошников и любителей выпить в соседском кругу. Тут было место для игры в классики, или казаки-разбойники, или прятки – с учетом, конечно, возможностей подъездов черного хода. Однако сейчас во дворе никто не играл ни в какие игры и ничего не распивал за столиком, хотя аккуратно расчищенные от снега дорожки, ведущие к многочисленным обитым металлом дверям с кнопками кодовых замков, свидетельствовали о человеческом присутствии. Но, судя по всему, теперь за этими дверями никто не жил, – похоже, нынче здесь все было занято конторами и конторками. В одном или двух местах, подтверждая это мое соображение, даже висели красивые бронзовые таблички, разобрать которые издали не было никакой возможности.

Если это был такой же двор, как в моем детстве, то отсюда, из этого тюремно-замкнутого пространства, должен был вести еще один ход, еще одна арка – наверняка двор, как водилось раньше в Москве, был проходным. Миновав в дворовом лабиринте поворот, обогнув очередной флигелек, я этот ход обнаружил. Однако здесь, увы, была не арка; арка, судя по всему, существовала где-то много дальше; здесь же был просто высокий металлический забор, отгораживающий один двор от другого. Однако забор не был глухим – в нем имелись запертые на большой замок двустворчатые ворота из той же массивной катанки. Ну вообще-то такое препятствие вряд ли могло остановить уносящего ноги человека, которому грозит смертельная опасность. Оставалось уточнить, куда выходит двор за забором и кто распоряжается этими самыми воротами. Впрочем, последний вопрос не имел отдельного значения. Ворота при желании можно было и перемахнуть… Чтобы убедиться в этом, я подтянулся на руках, через секунду зависнув над прутьями ворот, к счастью, незаостренными.

Теперь я был довольно высоко вознесен над соседними кущами. Отсюда, сверху, мне хорошо был виден весь соседний дворик, три или четыре иномарки, притаившиеся в разных его углах, мощенные аккуратной мраморной плиткой отчищенные от снега дорожки. Похоже, это были владения контор (или конторы) побогаче тех, что владели двором на этой, на моей, стороне. Соображая, как ловчее перекинуть ногу и надо ли это делать, я еще раз недоверчиво посмотрел на прутья и вдруг на одном из них, чуть ли не у себя под носом, увидел не лоскут – клок темных, явно синтетического происхождения волокон – будто какая-то тряпка висела на этом штыре, а потом тряпку с силой дернули, не заботясь о сохранности… Это было уже что-то. Я еще раз посмотрел вниз – можно ли прыгнуть – и с сожалением понял, что лучше этого не делать: прямо под воротами громоздилась приличная горка асбестовых труб. Серые, припорошенные снегом, они не сразу бросились мне в глаза, а между тем сломать об них ноги было как два раза плюнуть, говоря словами товарища Грязнова. Я продолжал в раздумье висеть, хотя здесь, на заборе, мне было как-то, прямо скажем, не вполне комфортно. А там, среди расчищенных дорожек, стояли аккуратные лавочки явно привозного происхождения под импортными же сказочными фонарями, дальше угадывался под пухлым снежным сугробом небольшой бассейн с занесенным по самое некуда мальчиком-пис, – видно, летом здесь освежает воздух миленький фонтанчик, у которого так приятно проводить перекуры и остаток обеденного времени, а также морочить голову подходящим по возрасту и прочим кондициям сослуживцам. Спарринг-партнершам, как говорит все тот же товарищ Грязнов. Подумав обо всем этом, я явственно услышал вдруг женские голоса, женские же немного визгливые смешки – о эти русалочьи звуки! Как правило, дамы издают их под прицелом мужских глаз или если, наоборот, добиваются этого прицельного взгляда. Если бы я не был уверен, что это мне почудилось, то решил бы, что где-то там, за этой оградой, в самый разгар рабочего дня происходит самая заурядная производственная пьянка, о которой на следующий день многие участники горько жалеют, но от которой не в силах отказаться никто. Сиживали, сиживали мы за такими вот коллективными застольями неизвестно по какому поводу…

Но тут я был спущен на землю – в фигуральном, конечно, смысле, – я услышал за своей спиной совсем не русалочий, а откровенно неласковый мужской голос: