Москва слезам не верит

— Скоро узнаем, — спокойно ответил прапорщик. — Может, у них маневры, а может, готовят провокацию.

— А если они перейдут границу? — спросили Наталья прапорщика,

— Мы их уничтожим.

— Скажите мне честно, — сказала она. — Их же так много. Сколько времени вы сможете продержаться, если они нападут?

— Около часа.

— А что будет потом?

— Потом некоторые заставы будут названы нашими именами.

Наталья взглянула на прапорщика — не шутит ли он? Прапорщик был серьезен. Пограничники окапывались, подносили диски с патронами, раскладывали рядом гранаты. Наталья перебралась ближе к Дивову.

— Делай снимки и немедленно уходи отсюда, — резко приказал он ей.

— Хорошо, хорошо, — согласилась Наталья. — Саша, неужели это война? — ужаснулась она, видя, как на том берегу вращаются башня танков, — Неужели все вдруг так и кончится? Вся наша жизнь, которая еще и не началась-то как следует…

Дивов ничего не ответил. Наталья осмотрелась. Юные, почти мальчишеские лица пограничников были сосредоточены. В них не было ни страха, ни отчаяния, было ожидание и упорство.

И Наталья начала снимать эти сосредоточенные, сразу повзрослевшие лица…

ХРАБРЫЙ ПОРТНОЙ

Дом стоял в двух-трех метрах от тротуара, поэтому жильцы вкопали скамейки, и на них почти всегда сидели: днем — старухи и беременные, а поздним вечером, когда старухи уходили, скамейки занимала молодежь.

Сейчас скамейки занимали старухи. И среди них сидел мужчина лет тридцати с небольшим. Выглядел он весьма странно в своей розовой модной рубашке среди темных старушечьих одежд. Старухи разглядывали проходивших мимо них людей, вели свои бесконечные разговоры, время от времени обращаясь к молодому человеку.

— Серега, я правильно говорю?

— Правильно, Евдокия Васильевна, — почтительно подтверждал Сергей Бодров.

Мимо скамейки прошел совсем юный молодой человек лет шестнадцати со свертком и кивнул Бодрову. Тот встал и пошел за ним следом.

Они поднялись на четвертый этаж. Бодров открыл дверь квартиры.

— Это я, — успокоил он выглянувшего в прихожую Бодрова-старшего.

Бодров-старший вышагивал по коридору, прислушиваясь к доносившимся фразам.

— Сколько? — спрашивал его сын.

— Полтораста.

— Переплатил. Они же из Гонконга, к тому же с плохой пропиткой.

Наконец молодой человек вышел, и тогда вошел Бодров-старший.

— Поговорим! — потребовал.

— Поговорим, — согласился Бодров-младший.

Бодров-старший окинул взглядом комнату и брезгливо скривился. Стены комнаты были оклеены яркими обложками, рекламными проспектами из журнала мод. Журналы мод и выкройки были навалены на столе, лежали стопками на полу и подоконнике. А над письменным столом был пришпилен плакат: размноженный фотографически один и тот же женский зад. На первой фотографии он был первозданно гол, на следующих обтянут колготками, брюками, юбками разной длины, цвета и формы.

Бодров-младший достал уже сметанные брюки и уселся за машинку.

— Когда все это закончится? — спросил Бодров-старший.

— Что значит все?

— Все это, — Бодров-старший обвел жестом комнату, стопы журналов мод и выкроек и напоследок ткнул в фотографию, которая его особенно раздражала.

— По-видимому, никогда, — сказал Бодров-младший и включил швейную машинку.

— Перестань! — выкрикнул Бодров-старшнй. — Неужели ты не понимаешь? Так дальше нельзя!

— Почему? — спросил Бодров-младший.

— Ты сегодня уже не художник-модельер, а председатель фабкома! Ну а какой ты председатель фабкома? Ты вдумайся только в эти слова! Председатель и портной-домушник! Если кто узнает, что ты шьешь на дому, знаешь, что будет?

— Ничего не будет, — спокойно возразил Бодров-младший. — И на кого я шью? На себя, на тебя, на мать и денег с вас за шитье не беру. Хотя мог бы. И потом, мне нравится шить. Или ты думаешь, лучше марки собирать?

— Ладно, — вздохнул Бодров-старший. — Если ты не проколешься раньше, тебя все равно не переизберут на следующий срок.

Я тебя прошу только об одном: раз тебя избрали… зажмись!

— Как это зажаться? — не понял Бодров-младший.

— Как-как? А вот так! Нечего сидеть со старухами на скамейке, будто ты пенсионер.

— Что еще?

— Надо прилично одеваться. Без всяких этих платочков и цветочков. Белая рубашка и галстук. Костюм скромных тонов: лучше темносерый или темно-синий.

— Что еще?

— Решить женский вопрос. На стороне — твое личное дело, а на фабрике завяжи тройным узлом. Чтобы даже подумать не могли!

— Думать все равно будут, — возразил Бодров-младший.

— И вообще, — сказал Бодров-старший. — Ты жениться собираешься?

— А на ком?

— А что — не на ком? Посмотри, сколько на фабрике симпатичных девушек.

— Ты же говоришь, на фабрике нельзя.

— Нельзя легкомысленно, раз ты теперь руководство. А если серьезно, честь по чести, то народ поймет и даже одобрит.

— А при чем здесь народ? Мне ведь жениться, а не народу.