«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

А население Воспитательного дома все прибавлялось, но теперь уже не за счет москвичей, искавших под его крышей спасения и тепла, а посредством расквартирования там французских жандармов, коих для охраны дома прибыло три сотни человек. И ведь всех их надо было кормить и расселять! Тутолмину даже пришлось отдать жандармскому полковнику свою собственную квартиру. Жандармы, надо отдать им должное, исправно несли службу, ограждая Воспитательный дом от мародеров.

Однако, в еще большем количестве французы наводнили Воспитательный дом, когда в нем был устроен госпиталь для раненых и больных солдат и офицеров. И тогда возникла третья опасность: заразные французы могли вызвать эпидемию среди воспитанников и рожениц с грудными детьми. 10 сентября Тутолмин опять осмелился возражать, апеллируя к Наполеону:

«Всемилостивейший Государь! Ваше Императорское и Королевское Величество изволили удостоить невинных и несчастных детей Вашего покровительства. Я повергаюсь к стопам Вашим, прося о продолжении оного… и умоляю Ваше Величество не допустить того, чтобы заведение, основанное на человеколюбии и состоящее под Высочайшим покровительством, приведено было в расстройство… Я униженно прошу Ваше Величество повелеть поместить больных в большое окружное строение и корделожи, в которых находится теперь Ваша гвардия».[162]

В общей сложности через устроенный таким образом в Воспитательном доме лазарет прошло более восьми тысяч французов. Соседство это не прошло даром для населения дома. У детей и служащих началось расстройство здоровья, болезни, повысилась смертность. А как же иначе может быть в условиях жуткой антисанитарии – ведь умерших оккупантов (всего за это время скончалось около двух тысяч французов) хоронили тут же, рядом, неподалеку от стены Китай-города, кое-как присыпая землей и известью.

Вскоре обнаружилась и большая потребность в муке и крупах, необходимых для кормления детей: «В доме сем хлеба оставалось уже очень мало, доходило почти терпеть голод, бедные питомцы питались только третьей долей своей порции; прочие ж живились одною вареною пшеницею. Благодарение Богу, что сие жестокое время случилось еще осенью, и можно было кое-как довольствоваться огородными овощами».[163]

Тогда Тутолмин вновь был вынужден обратиться к помощи французов, выдавших Воспитательному дому 100 центнеров пшеницы и 20 центнеров круп. Но все это нужно было перемолоть, а мельниц в окрестностях Москвы почти не осталось. Как вспоминал эконом Х.Х. Христиани, с трудом удалось ему отыскать одну мельницу, на которую в сопровождении французских жандармов он и отправился. Поездка эта была сопряжена большими опасностями и риском для жизни, создаваемым, в первую очередь, мародерами.

Для питания детей необходимо было и молоко, которое могли дать коровы и козы. Рогатый скот тоже надо было защищать. Еще 31 августа, как писал Х.Х. Христиани, «многочисленный отряд казаков, приехав к нам на скотный двор, разорили совершенно и увезли невымолоченный овес и 8 тыс. пудов сена, которыми мы было запаслись. Опасаясь лишиться всего нашего скота, состоявшего из 51 коров и телят, приказал я с согласия его превосходительства г-на Тутолмина пригнать оной ночью на 1-й сентябрь в Москву; но козы наши, коих было 19, разбежались по полям, и их невозможно было спасти». Переживших галльское нашествие коров берегли, как сокровище.

Слава Богу, с наступлением октября французы засобирались домой. Напоследок Наполеон решил последовать примеру так ненавистного ему Ростопчина и окончательно спалить Москву. Перед служащими дома вновь возникла серьезная проблема сохранения здания:

«Седьмого числа октября горел Симонов монастырь, Петровский дворец, и видны были еще в нескольких местах вновь открывшиеся пожары…

10-й октябрь, в который день гнусные варвары приготовлялись выступить из городу, был один из ужаснейших для нас. Мы приняли всевозможные меры предосторожности на будущую ночь, и никто не помышлял о сне. Во весь сей день был ужасный пожар. Сначала зажгли большой питейный магазин. После обеда загорелся великолепный дворец в Кремле, потом военный Комиссариат и некоторые другие строения. Вечер был холоден, и дождь шел беспрестанно. На всех кровлях дома нашего расставлены были люди. Я занял место у задних наших ворот с довольным числом людей, потому что беспрестанно проезжали неприятельские разъезды. Около половины второго часа затмился огонь в Кремле, и в сие самое время взорвало часть Кремля на воздух с ужасным треском; в течение часа воспоследовало еще 4 таких же извержений, коими, однако ж, никого не повредило. Дом наш не понес также ни малейшего вреда, окроме того, что перетрескалось множество стекол», – вспоминал один из служащих дома.[164]