Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

"Трек" - это зловещее слово из бурского языка, означавшее массовое переселение на фургонах, запряженных волами, распространилось с быстротой молнии, и его можно было услышать во всех беседах, оно стало частью немецкого языка. Паковать ли вещи и грузить машины немногим личным багажом и едой, запрягать ли лошадей, заводить ли трактора - вопросы, ставшие вопросами жизни и смерти. Решить, пускаться ли в "трек" в одиночку, рассчитывая только на себя, или вместе с крестьянами, также было трудной проблемой. В некоторых округах приказ оставаться или уходить отдавался лично крейсляйтером и в основном тогда, когда было уже слишком поздно. В других округах отдельные крестьяне вольны были поступать по собственному разумению. В моем округе никаких приказов или директив не давалось - оставаться или уходить. Однако у меня было конфисковано восемнадцать лошадей для целей, до сих пор мне неизвестных, и я не мог воспользоваться ими. Кроме того, было очевидно, что грузовики нагружены сверх всякой меры и что вес груза превышал их возможности. Крестьяне постоянно просили меня позволить им воспользоваться моими повозками, поскольку у них не было достаточно лошадей.

Что эти "треки" были наказанием господним, стало ясно очень скоро. До нас дошли слухи, что другие "треки", которых мы ожидали с востока, были вынуждены остановиться на несколько дней из-за того, что дороги оказались забиты беженцами. Жестокий холод усиливал нужду и лишения. Еды было мало, старики и дети умирали. Когда жесткая партийная дисциплина ослабла, мы заметили, как восточный "трек" повернул навстречу русским.

Что оставалось делать мне? Из своего опыта Первой мировой войны я знал, что присутствие владельца было гарантией сохранности его собственности. Поскольку я немного говорил по-русски и привык иметь дело с русскими, у меня был шанс выдержать первый опасный удар врага, пока не будет установлен нормальный оккупационный режим, и германские власти вновь не приступят к выполнению своих обязанностей под контролем оккупационных держав.

Еще одна причина перевесила чашу весов в пользу того, чтобы остаться. Выяснилось, что кузина моей жены, фрау фон Охеймб, смертельно больна. Невозможно было транспортировать ее в госпиталь и позволить попасть в руки русских. В моем доме за ней могла ухаживать бывшая сиделка моей жены, которая нашла убежище в Гродицберге. К счастью, мой друг, герр Кронмейер, прибыл в тот момент, когда я мучился этими сомнениями. Он решительно посоветовал мне оставаться, и я решил так и поступить, оставив все же лазейку открытой, чтобы можно было в последний момент уехать на грузовиках Стрекорусса вместе со слугами.

Тем временем, чем ближе подходили русские, тем яснее становилось многое. Обитатели "отеля для беженцев" начали уезжать. До начала февраля мы поддерживали общение, по крайней мере, по вечерам, после обеда. В такие моменты мы собирались в гостиной за стаканом хорошего вина - теперь бесполезно было быть скупым - и болтали о прошлых временах, тщательно избегая жалоб на то, что случилось и что может еще произойти. Я не мог удержаться от сравнения себя и своих гостей с представителями старого режима во времена французской революции, которые тщательно соблюдали правила этикета даже в Бастилии и в повозках, на которых их везли на гильотину. На следующее утро некоторые и? наших гостей отправились на своих лошадях в путь - в неуверенность и нищету.

Я сумел найти родственников двух старых леди и переправить их на одной из моих машин в более безопасное место. Я также доставил племянницу с детьми в Эссен, где теперь жила моя сестра после смерти своего мужа. Крестьяне, искавшие убежища в моем доме, собирались и уходили в "трек". В доме становилось все более пусто и одиноко.

Вечером, числа 1 февраля, меня позвали к телефону. Дочь нашего бывшего священника сообщила новость, полученную ею от матери, жившей в деревне, в 20 километрах к северо-западу, близ железной дороги, ведущей от Бреслау на Берлин, о том, что русские танки прорвались через железнодорожную линию. И теперь лишь вопрос времени, когда они будут в Гродицберге. Уже слышны были ружейные выстрелы в 20 километрах по направлению к городу Хайнау. Отблески пожаров освещали ночное небо. Отставшие немецкие солдаты пробирались вдоль проселочных дорог. Огромный "трек" беженцев из соседней деревни прошел мимо нашего дома, усилив мое чувство одиночества. Наш округ индивидуально ответил на вопрос: "идти в "трек" или нет". Пять деревень, включая Гродицберг, остались. Остальные ушли.

С воскресенья, 4 февраля, связь с внешним миром прервалась: ни телефона, ни электричества, ни воды.