Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

В подобных обстоятельствах назначение Николая Николаевича Крестинского, на протяжении девяти лет бывшего послом в Берлине, заместителем шефа в комиссариат иностранных дел продолжило приветствуемую нами консолидацию рядов тех, кто питал искренние симпатии к Германии. Что до его места в партийной иерархии, оно было значительно выше, чем у Литвинова. Крестинский принадлежал к старой гвардии и, более того, он сражался в революционной войне в России, а не сбежал в сравнительно комфортабельную ссылку в Цюрих, Берлин или Париж. Этими большевиками, которые оставались в России и страдали от тюрем и ссылок в Сибирь, такими, как Сталин, Молотов, Ворошилов, Крестинский, восхищались как солдатами с передовой, в то время как интеллектуалы, которые после короткого периода тюремного заключения в России сбежали в ссылку за рубеж, как это сделали Троцкий, Каменев, Радек и как это сделал Литвинов, так никогда и не смогли полностью избавиться от клейма людей, приятно проведших время в тылу, в то время как их товарищи рисковали своими жизнями на фронте. Ленин был единственным исключением из этого правила.

Несмотря на свои прогерманские настроения и честность натуры, Крестинский не был человеком, с которым легко было иметь дело. У него был, скорее, склад ума юриста, нежели политика, и со своей козлиной бородкой, выпуклыми стеклами очков и резким, пронзительным голосом он больше походил на провинциального адвоката, чем на государственного деятеля. Ему так никогда и не удалось избавиться от этой склонности к юридическому теоретизированию, которая неплохо послужила ему в революционный период его карьеры, давая возможность до самого конца прокладывать путь бесплодной теории, обосновывая ее истинность. Как министр финансов в первые годы революции он стал автором закона, поощрявшего крах российской валюты, что, по его мнению, должно было расчистить дорогу для перехода к ортодоксальному марксистскому обмену. Его не волновало, что в истории останется память об этом его юношеском сумасбродстве и экстравагантности. Его героическое поведение во время суда, последовавшего за чисткой 1937 года, хорошо известно. После вынужденного признания всех преступлений, приписанных ему прокурором Вышинским, Крестинский на суде отказался признать себя виновным, утверждая, что признания были получены с помощью пыток и шантажа. Однако на следующий день он повторил свое первоначальное признание: его сопротивление было сломлено с помощью допросов третьей степени, которые, вероятно, включали в себя и угрозу подвергнуть пыткам его жену и любимую дочь Наташу,

Кроме Литвинова и Крестинского были еще двое, входившие в коллегию Narkomindel (все управление в Советском Союзе было организовано не на принципе единоначалия, а на базе коллегиальности - когда несколько людей действовали совместно). Этими двумя были Стомоняков и Карахан. Стомоняков, болгарин и бывший торговый представитель Союза в Берлине, был умным, лояльным и приятным человеком, чей интеллект работал более точно и аккуратно и в более западном стиле, нежели усложненный и временами извращенный ум русских.

Карахан, хитрый и коварный армянин, царствовал в отделе Дальнего Востока. Благодаря своему посольскому опыту, полученному за время работы в Китае, он хорошо разбирался в хитросплетениях восточноазиатской политики. Он мог играть в теннис, водить собственный элегантный кабриолет и ухаживать за балеринами Большого театра, не особо задумываясь, как все это соотносится с его партийным положением. Ходили слухи, что у него были близкие отношения со Сталиным через его друга Енукидзе - государственного секретаря в сталинском офисе, белокурого, голубоглазого, добродушного грузина с явными прогерманскими симпатиями. Так или иначе, но оба - и Енукидзе, и Карахан часто ходили в театр и даже заходили за кулисы. И оба встретили свою смерть от одной и той же расстрельной команды в ходе чистки 1937 года.

Политическое развитие, 1929-1930 гг.

Опыт, приобретенный мною в Берлине, говорил мне, что наследство, оставленное мне графом Брокдорфом-Ранцау, было полностью заложено и в долгах и что управлять им придется с великой осторожностью. Брешь, пробитая в русско-германской дружбе политикой Локарно, не была и не могла быть заделана, поскольку в основу этой политики был положен тезис о том, что центральноевропейское положение Германии не позволяет ей хранить какую-либо исключительную верность одному партнеру. Опасность того, что отношения между двумя странами могут быть нарушены по причине их диаметрально противоположного государственного устройства и агрессивности коммунистического кредо, по-прежнему существовала, нисколько не снижаясь. Но, с другой стороны, налицо был и определенный дефицит политических соблазнов, которые могли бы заставить одного из партнеров свернуть с путей добродетели: ни Франция, ни Великобритания, ни какие-либо другие державы не делали попыток завлечь Германию или Советский Союз в свою орбиту.