Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Однако Германия никогда и не стремилась обрести монополию на российском рынке, поскольку он слишком велик, чтобы его могла заполнить одна страна. Да и риск при этом считался весьма серьезным. И потому мы старались привлечь интерес к русскому рынку, особенно в Америке и Франции, равно как стремились способствовать установлению политических контактов Советской России с внешним миром. В основе этого стремления лежало убеждение, что риск участия в долгосрочных кредитах следует делить с другими странами. Наш генеральный консул в России герр Шлезингер был убежденным сторонником подобных планов и обсуждал их в Париже и в Соединенных Штатах. Однако идеи эти получили развитие лишь позднее, где-то в 1932 году, и прежде чем за них ухватились капиталисты, всегда медлившие заняться чем-то новым, если они с куда меньшими затратами могут делать деньги другими способами, национал-социализм уже пришел к власти и покончил как с этими планами, так и со многими другими.

Конечно, идея разделенного общего риска и совместного бизнеса могла созреть лишь после того, как Германия сумеет прочно утвердиться на российском рынке. Чтобы достичь этого, нам пришлось дать русским некоторые стимулы, чтобы побудить их предоставить Германии приоритет перед другими конкурентами. Если бы они могли платить наличными, они, вероятно, приобретали бы оборудование в Америке. Но у русских не было золота или других активов, по крайней мере в каких-то значительных количествах и потому они стремились платить излишками своего зерна или другими товарами, которые еще только собирались производить.

Мы могли бы сохранить их заказы, если бы согласились предоставить им долгосрочные кредиты. И это не явилось бы для нас чем-то новым, поскольку на протяжении последних нескольких лет экономические отношения между Германией и Советским Союзом развивались именно таким образом. Проблема, которую теперь следовало бы решить, состояла в том, должны ли эти кредиты быть множественными или нет. Именно здесь и встал важный вопрос, на который требовался прямой ответ: можно ли доверять Советскому Союзу как должнику?

После долгих и серьезных размышлений и всесторонней оценки ситуации я собрал все свое мужество и решил, что Советам должно доверять и что нам следует сделать первый шаг к реализации наших торговых планов. Главной причиной, побудившей меня занять эту позицию, было осознание с моей стороны того факта, что русская экономическая система была на деле тождественна советскому государству. Кредиты, предоставленные некоему тресту, лишь номинально могли считаться сделкой, заключенной с частным концерном. На самом деле возвращало бы эти кредиты советское государство. Если советское государство будет платежеспособным, то и возврат кредитов будет гарантирован.

Все эти размышления свелись к вопросу: собирается ли Советский Союз оставаться платежеспособным предприятием, и я был уверен, что да. Безграничная энергия и целеустремленность советских руководителей произвели на меня глубокое впечатление. Хотя им еще предстояло пережить немало экономических трудностей, но многие тяжелейшие препятствия они уже преодолели и теперь более уверенно стояли на ногах. Я был убежден, что они сделают все от них зависящее, чтобы оплатить свои обязательства, поскольку каждый неоплаченный вексель означал бы банкротство государства.

Подобные мысли кажутся логичными и довольно простыми, однако они стоили мне многих бессонных ночей. Ведь все это происходило в то самое время, а именно - в 1930-1932 годах, когда Советский Союз, казалось, делал все возможное, чтобы подорвать собственную платежеспособность. Путем форсированной коллективизации он разрушал само основание оставшихся у него активов - свое сельское хозяйство. Он проводил безумную политику по отношению к своим человеческим ресурсам - крестьянам и промышленным рабочим. Вместо смягчения своего языка и методов, с тем, чтобы хоть в какой-то степени снискать расположение и заслужить доверие капиталистического мира, он продолжал враждовать с этим миром. Стало окончательно ясно, что надежды многих наивных людей во всем мире на возможное превращение Советского Союза в нормальное государство не оправдались.

Последнее, что я мог возразить всем тем, кто не верил в платежеспособность Советского Союза, это то, что если Союз станет неплатежеспособным, кредиты, вложенные в него, можно будет, по крайней мере, рассматривать как достаточно эффективный способ облегчить бремя безработицы. Мне казалось, что этот довод неоспорим, поскольку базировался на катастрофическом экономическом кризисе, охватившем Германию в 1930-1932 годах. При шести миллионах безработных и миллиардных суммах, выплачиваемых в качестве пособия по безработице, нельзя было совершить большей глупости, чем отказаться от возможности занять сотни тысяч германских рабочих и инженеров полезным трудом.