Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Кульминация события, а именно - суд над Штерном и Васильевым, также поставила несколько трудных вопросов. Narkomindel очень желал, чтобы я побывал на суде. Но я не был готов легализовать этот процесс своим присутствием. Хотя в то же время чувствовал своим долгом подчеркнуть значение, которое германское правительство придавало должному ведению судебного процесса, и потому не мог его совсем проигнорировать. Я решил посетить ту часть его, где в заключительном судебном заседании должен был рассматриваться иностранный аспект дела.

Шоу - ибо только так я смог бы охарактеризовать это - отличалось идеальной постановкой. Председателем суда был Ульрих, тогда как пресловутый Крыленко выступал в роли прокурора. Вышинский на этот раз занимал скромное место наблюдателя.

Все шло по плану - по советскому плану. На вопросы давались ответы без запинки и колебаний, и было очевидно, что каждый знал свою роль наизусть. Но один сбой все же произошел, когда Штерну был задан некий вопрос, на который он ответил слегка запинаясь. После чего замолчал и сболтнул, не подумав, следующую фразу: "Я должен сказать здесь, что во время предварительного следствия со мной обращались совсем не на европейский манер". Он имел в виду пытки, которым был подвергнут.

Судьи и прокурор были ошарашены, и Ульрих объявил перерыв на 20 минут. Когда Штерн вернулся на скамью подсудимых, он отвечал на все адресованные ему вопросы без каких-либо задержек и строго согласно плану. Во время перерыва удалось уладить возникшую проблему. Оба обвиняемых были приговорены к смерти и, как пишет Альбрехт в своей книге, казнены.

Но даже после суда количество поступающих мне писем с угрозами не уменьшилось. Спустя несколько дней я получил одно, в котором неизвестный, очевидно из добрых побуждений, предупреждал, что против меня замышляется новый заговор. Поскольку попытка убить меня с помощью оружия не удалась, автор намекал, что на следующий раз заговорщики воспользуются бомбой. Но все обошлось.

Дело это оказало заметное воздействие на нашу повседневную жизнь, а именно: ГПУ стало еще более строго и внимательно следить за каждым моим шагом. Тайная полиция с радостью ухватилась за представившуюся ей возможность отказаться от тайной слежки за передвижениями дипломатических представителей и теперь даже не делала попыток скрыть свою деятельность. Под предлогом того, что после покушения на жизнь Твардовски сотрудникам посольства необходима более эффективная защита, послов стали сопровождать одетые в штатское агенты полиции в "форде". Стоило мне, отправившись на прогулку, остановиться, как пассажиры "форда" делали то же самое и окружали меня более или менее незаметно. Они сопровождали меня в моих поездках, а когда я охотился на Северном Кавказе, настояли на том, чтобы быть рядом. Когда мне удавалось убить зайца, они восторженно восклицали: "Isklyuchitelno udachno!" ( "Исключительно удачно!") И когда в 1933 году русско-германские отношения стали напряженными, ГПУ, ссылаясь на якобы враждебное отношение к немцам со стороны общественного мнения, стало использовать для слежки за мной уже два "форда", набитых людьми в штатском.

Второй период в Москве

Второй период моей миссии в Москве продолжался с осени 1930 года по 30 января 1933 года. Он начался с переговоров о создании согласительной комиссии, которая должна была бы улучшить удручающе скверные отношения между двумя странами, и достиг кульминации в ходе визита германских промышленников в Советский Союз, и политического и экономического успеха этого визита. Несмотря на то, что последствия этого визита еще сказывались, политическая обстановка в стране являла первые признаки коллапса. Трудно было бы назвать точную дату или определенную причину возникновения этой напряженности.

В высших сферах Германии произошли важные перемены. Министр иностранных дел Куртиус стал жертвой попытки заключить таможенный союз с Австрией, хотя и он, и австрийский канцлер Шобер действовали совершенно искренне и открыто, но последовала незамедлительная и острая реакция со стороны французского правительства. И потому пост министра иностранных дел оставался вакантным до 1932 года, когда герр фон Нейрат стал членом кабинета фон Папена. До его назначения в роли министра иностранных дел выступал сам канцлер Брюнинг. Он приобрел славу и известность во всем мире за свою политическую прозорливость, смелость, верность принципам и, главное, за свой гуманизм и глубокую религиозность, которые и руководили всеми его поступками. Но времена были слишком тревожными, политическая ситуация дома слишком запутанной, а его собственная умеренность слишком ярко выраженной, чтобы он мог уделять иностранным делам нечто большее, чем поверхностное внимание.