Москва в очерках 40-х годов XIX века

Правда, что «выражается сильно российский народ! И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит оно его с собой и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света, и как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое поприще – ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица» [1]. Да, влепил русский человек сразу, как «паспорт на вечную носку», меткое слово одному из своих земляков, с которым пришла мне охота познакомить вас, – испокон века не отбоярится горемыка от бедственной своей клички. А за что, про что она дана ему? История молчит, предание тоже; примемся за собственные наблюдения.

Пойдемте для почина на Болото ^{54}, главный и единственный хлебный рынок в Москве, на который зимою каждый божий день длинной вереницей тянутся обозы из всех окрестных губерний. Любопытного тут мало: ряды нагруженных подвод, степные мужики в огромных меховых шапках, управляющие в волчьих шубах, десятка три покупателей, разносчики с сайками, которые горячи и при двадцати градусах мороза, или со сбитнем, благодетельным сбитнем, отводящим душу и оттаивающим замерзлые бороды, – вот и все. Торговля идет скромным образом, без рыночных зазывов и расхваливаний товара: можно подумать, что здесь земледельческая выставка, а не движение капитала по крайней мере на полсотни тысяч рублей в день. Причина та, что торг оптовый, продавцы – люди деревенские, не охочие на слова, когда надобно делать дело, и товар-то их самый степенный: ведь родную рожь или гречу- мать не закрасишь, словно какие-нибудь ягоды, не насыплешь сверху отборного зерна: какая уродилась, такую и показываем. С немногих слов и дело слаживается. Потрудитесь прислушаться:

– По рукам, что ли, по рублю с четвертью за пуд? – спрашивает покупщик, оценив доброту хлеба.

Уличный книгопродавец

– Чудак барин! Назвал меня тряпичником литературы.

Горячий седок

– Ну, разиня, погоняй. Какие деньги? Я тебе накладу в шею денег-то. Вези в часть.

Шарманщик и уличная певица

«Возми в ручку пестолетку,
Прострели ты грудь мою!»

Бедная, но благородная вдова

– Бедной вдове… с крошками сиротами…

Старый старьевщик

– Вот енотовая шуба, сотенная, а ведь за красненькую досталась.

Чувствительная нянюшка

Во пиру была, во беседушке, Я не мед пила, сладку водочку.

Сладчайший кучер

– Спойте, Дормедонт Петрович, – воскликнули девушки.

– С нашим удовольствием. А вы что дадите-с, хе-хе?..

Бедный, но доблестный воин

– Мосье! Эн су!., бедному, но благородному офицеру.

Рыцарь выше соблазна

– Не соблазняй, друг, ибо сей враг силен, а человек очинно уже слаб – не соблазняй милый!..

Кухарка-сударка

– Уж такой несообразный; ничем его не урезонишь!

Гонимый судьбою за правду

– Принужден вещи продавать… за бесценок… вот прекрасная золотая булавка!., крайность!.. Не угодно-ли купить?

Нищий

Мужлан!хлеба сует, а нет, чтобы денег дать. Эка невидаль его хлеб!

Тетка Лукерья, торговка

– Живем, слава Богу, хлеб жуем, а без водочки и чайку тоже не сидим.

Ванька с «холодным» седоком

– Постоял бедняга в ожидании денег, наконец почесал голову, плюнул, сел на козлы своих саней и поплелся по улице.

Торговка модница

Прокутилась барыня – наряды продает… вещи хорошие, истрепались маненько… Не надо-ли чего?

Нищенка

Нежная мать чужого ребенка

– Маловато больно. У соседа мука была не в пример хуже, нашей, а взял по рублю по тридцати… – отвечает хозяин, пожимаясь.

– Давеча и я бы дал, а теперь навезли столько, что и половины не раскупят; цена-то и поспала. Ведь застоитесь, прождете до завтра…