Москва в очерках 40-х годов XIX века

Если вы захотите взглянуть на нее поближе, в ее жилище, можете сделать это с совершенно спокойным духом, не приготовляя себя ни к каким потрясающим сердце картинам, ни к каким тайнам. У нас, слава богу, не Париж, а тайн и в заводе нет. Вам придется лишь предпринять путешествие в отдаленные части Москвы, где летом жить так же привольно, как на даче, а осенью можно выкупаться в грязи; вам придется входить в домики самой скромной, чтобы не сказать плачевной, наружности; на дворе этих домиков вы встретите разные принадлежности сельской жизни – стадо гусей, корову, в темных сенях наткнетесь на какой-нибудь хлам, в покоях, может быть, запутаетесь в лабиринте перегородок, и только. Если семья мелкой промышленности занимает каморку, если в ней есть кто- нибудь из женского пола, то в жилище труженической бедности вы найдете не только опрятность, но даже некоторую роскошь: наследственное божье милосердие, нередко в серебряных ризах, как святыня, сохранившаяся в семействе бедняка, несмотря на все треволнения жизни; стенные часы с кукушкою, которая беспорочно служит уже под десять лет; ярко вычищенный самовар, блестящий на самом видном месте; шкаф со стеклами, в котором красуются все ценные мелочи, какие только есть у семьи; наконец, белые занавески у окон, оттененные горшком ветвистой ерани. Порядок удивительно как скрывает темные пятна нищеты, а бережливость дает мелкой промышленности средства позволять себе иногда кое-какие удобства и в жизни. Редкий день пройдет без чаю; в праздник непременно являются пироги или какое-нибудь сверхштатное кушанье; но, с другой стороны, в этот же день последний гривенник употребляется на покупку деревянного масла для лампады перед иконами, на свечку в божьей церкви, – и ни один нищий не отойдет от окна человека немногим богаче его без посильного подаяния…

Такова мелкая промышленность в Москве. Может быть, вы заметите, что картина ее не полна, что о некоторых действователях я даже не упомянул: на это у меня были уважительные причины. Я хотел изобразить только тех людей, которых «нужда научает и калачи есть». У кого есть одно постоянное занятие, ремесло ли, торговля ли, кто, как говорится, век свекует в одном гнезде – те не входили в мою раму, ибо об них следует говорить наряду с крупною промышленностью.

Правда, что, кроме той и другой, на свете существует еще одна промышленность, которую я назову темною, потому что она живет и действует в темноте, прячется от добрых людей, словно летучая мышь; и не бойся я оскорбить ваш вкус, мы познакомились бы и с нею. Пошли бы, пожалуй, в дома, где, точно в Ноевом ковчеге, смешано самое разнообразное народонаселение; очутились бы в квартирах, которые отдаются внайм не по углам и комнатам, а где всякий жилец платит за право занимать известное место на нарах или на полу, и где иногда одна комната разделена на два этажа; потом прислушались бы мы к речам здешних обитателей, называющих друг друга физиками, механиками, границами, а в презрительном смысле – жуликами семикопеечными, мазуриками; узнали бы, что значит лафа, стрема, что такое петух, что за вещь бабки и как кусается шмель…[3] Но… мне уже совестно и за эти подробности. Мало ли есть занятий, о которых знают все, но не говорят вслух, по крайней мере в порядочном обществе.

Однако все-таки могло случиться, что я «не дописал» чего- нибудь: так это сделалось не с умыслом, а по незнанию. Давно живу я в Москве, вырос в ней; но велика она, родная, и не скоро узнаешь ее вдоль и поперек.

[1] Понятно, что и тут нельзя без исключений: есть и шарманщики из русских, хотя в меньшем числе против иностранцев, – отъявленные забулдыги; встречаются и странствующие комедианты; владимирский мужичок промышляет, водя на цени почтенного Михайлу Ивановича, господина Топтыгина, а подмосковный иногда посадит глупую речную черепаху в ведро да и берет по грошу за показ ее. Об одном из подобных исключений, очень счастливом, я не забуду никогда. Лет пятнадцать тому на гуляньях я постоянно встречал старичка со скрипкою, одетого в весьма старомодный фрак. Кроме скрипки, он носил с собою ящик, воткнутый на палку. Бывало, пристроится где- нибудь под деревом, установит палку, заиграет вальс, экосес, из ящика выскочат куклы с бубенчиками, начнут плясать, сойдутся зрители и по окончании музыки кладут кто грош, кто пятак в кукольный ящик. Старичок никогда не просил сам платы, игрывал для зевак и даром; но его добродушное лицо, особенно звуки его скрипки, так были знакомы посетителям гуляний, что редкий из слушателей отказывал ему в мелкой монете. После, когда музыканта не стало более видно, я узнал, что он был отставной капельмейстер одного екатерининского вельможи, бедным своим инструментом содержал большую семью и часто любил рассказывать о славном Хандошкине ^{34} , которого знал коротко…

[2] Первое место находится на Солянке, где собираются вольнонаемные чернорабочие, второе – на площади.