Москва в очерках 40-х годов XIX века

Нет, позвольте еще минуту. Только расстались мы с вами, случилось замечательное происшествие. Купил некто, неизвестно для какой потребы, пару павлинов. Едва стали пересаживать их из одной кошелки в другую, павлин, которому не пришлось это по сердцу, вдруг порх из рук своего хозяина и сел на крышу. Неразделившиеся владетели его – туда-сюда, и так и сяк – нет, нельзя никак достать павлина, и с места даже не спугнешь его. Уселся и сидит себе, словно поджидает мила друга, что осталась в злой неволе. И не чует он, что собирается над ним гроза неминучая, что попал он из огня в полымя, и не видит он, что обсели его кругом галки да вороны; принялись они каркать по-своему, как будто собрались суд судить над красавцем. Кра-кра-кра, и бросился черноперый народ долбить и щипать нарядного гостя, с особенным ожесточением нападая на его радужно-изумрудный цвет. Притча о вороне в павлиньих перьях разыгралась в лицах; но здесь страдало не самозванство, а истинное достоинство. Нападения на павлина становились с каждой минутой ожесточеннее, ворон и всякой сволочи прибавлялось более и более; даже воробьи прилетели насмешливо почиликать над бедным страдальцем: а он сидел как вкопанный, повесив голову, не защищался и не думал даже лететь. Лишь изредка, когда сильный удар какой-нибудь ожесточенной вороны вырывал у него перо с корнем, подымал он голову и печально посматривал на зевак, толпою собравшихся глядеть на птичью драму, как будто желая сказать им: «Люди добрые, виноват ли я, что у меня такая светлая одежда!» К вечеру павлин забит был до полусмерти, и дальнейшая судьба его осталась покрытою мраком неизвестности.

Теперь, я думаю, все, и ставлю заключительную точку.

[1] Левретка.

[2] Охотничьи термины.

[3] Предлагаю справочные цены двум последним товарам: тараканы, преследуемые особенно сапожниками-мальчишками, продаются от 20 до 30 коп. серебром за сотню, а фунт муравьиных яиц стоит не менее 40 коп. серебром.

[4] В противоположность портным, для которых это время года самое хлебное, а лето – самое горемычное.

Фомин понедельник

В 1808 году один почтенный и очень неглупый человек, но который в жизнь свою не выдумал пороху, да и занимался вовсе не изобретениями, потому что торговал панским товаром в Ножевой линии Гостиного двора,- этот почтенный человек задал себе следующий вопрос: «Исстари ведется пословица: дорого да мило, дешево да гнило – пословица справедливая, но для нашего брата, торговца, не всегда-то выгодная. Народ-то нынче стал мудрен, до всякой тонкости доходит: не прежние времена. Покупателю подавай товар первый сорт, а бери, что ему хочется, чтоб было, дескать, дешево и хорошо, – а чуть маленький изъян, так и неси убыток, и мое почтение – наживешь себе барыш на шею. Дешево и хорошо: чего не выдумают, право… ведь все мы человеки, все тоже есть хотим… А что, если бы и вправду уладить это, то есть таким манером, известное дело, себе не в обиду и покупателю в удовольствие, чтоб не обегал твоей лавки? А? Как бы стать на эту точку?..» Долго ли, коротко ли думал почтенный человек над решением этой задачи, неизвестно; но, видно, не придумал ничего, потому что продолжал торговать по-прежнему, придерживаясь поговорок, что «у денег глаз нет», что «запрос в карман не лезет», а «на ловца и зверь бежит…»

В один «прекрасный» вечер, отторговавшись, почтенный человек вздумал вместо прогулки пройти до дому пешком и отправился не на откормленном рысаке, с парнем вместо кучера, как обыкновенно, а на своих на двоих. Известно, что ходьба у одних возбуждает аппетит, у других расшевеливает мысли. Почтенный человек, кушавший очень исправно, не нуждался в искусственном возбуждении аппетита и принадлежал к числу мыслящих пешеходов. И думал он, идучи путем-дорогою, думал, разумеется, о том, о сем, а больше о делах.

«Торговля идет тихо, товару распущено в долг много, получка тугая, а самого тянут со всех сторон. Вот и праздник на дворе, надобно подводить счеты, поверять годовой приход с расходом: барышам-то, пожалуй, и поклонишься в пояс. А тут еще затеял я постройку, да и Машу пора пристроить к месту…» И пораздумался почтенный человек до того, что и забыл почти, где он – на улице или в лавке, подвигается к дому или перекидывает косточками на счетах и пересматривает непротестованные векселя…