Москва в очерках 40-х годов XIX века

– Купите, сударь, – говорит барышник, атакуя свою добычу и показывая из рукава, как будто тайком от прохожих, золотое кольцо, – купите, продаю за бесценок, от нужды. Червонного золота, вот и клеймо. Ей-богу, от одной нужды. Купите, сударь.

Действительно, кольцо горит как жар, и видны на нем какие-то царапинки, выдаваемые продавцом за пробное клеймо.

«Проведу я московского плута, – думает деревенский хитрец, взяв в руки кольцо, – вещичка хорошенькая, жене ли подарить иль самому пощеголять. А врет, что от нужды: вишь, смотрит каким бездельником, пьяная рожа, на добрых людей боится взглянуть: стилясил где-нибудь. Да не на такого напал! Отдаст задаром».

И точно, барышник объявляет цену кольцу такую малую, что за эти деньги не купишь порядочного серебряного. Но как ни дешева контрабанда, а покупщику хочется приобрести ее еще дешевле. Что за чудо? К чрезвычайному удовольствию его, барышник поддается, уступает, спешит сбыть вещь, точно вор какой. Куплено золотое кольцо, много-много за четвертак, и новый владелец его заранее поздравляет себя с удивлением, какое произведет в деревне красота и дешевизна покупки.

Чаще, чем кем другим, перстни и кольца покупаются у барышника простодушными сельскими красавицами. Последний двугривенный, подаренный мужем, московским фабричным, чтоб потешила себя орехами иль купила лоскут кумача на сарафан, издерживает легковерная красавица на приобретение драгоценности, которой позавидуют и Танюша, и Маша, выпялившие ей все глаза своими бронзовыми серьгами…

Кажется, нет нужды объяснять, что товар барышника лишь только лежал подле золота, а сделан из смиренной меди.

«Нехорошо доставать себе хлеб такими средствами», – строго заметите вы. Правда, читатель, правда, и русский люд думает то же самое. Например, на площади торгует немало отставных солдат, кто чем, торгуют, разумеется, из барыша; но попробуйте назвать служивого барышником, он крепко обидится.

– Кормлюсь, барин, честным промыслом, торгую, – ответит кавалер, – а барышничать нам не пригодно. Начальство строго наблюдает, чтоб не порочили мы своих мундиров, не делали какой фальши. Я под турку ходил, а за Аршаву Егорьем жалован: так стать ли мне лезть в эту беспардонную республику!

Но пора покончить с ними: перо мое покоя просит, да и язык неохотно говорит о том, чего не любит душа. В заключение позовем, однако, барышника другой клички, хлыновца [5] . Он не спесив и, пожалуй, без зова явится к вам в дом. Не глядите, что он смотрит ротозеем и одет очень серо.

– Дров, дров кому не надо ли? – кричит мужичок, разъезжая по улицам с возом иль двумя в базарный день, но в такой час, когда торг уже кончился и покупателей на рынке нет никого. Не задалось ему продать, не домой же везти: дома-то, может статься, жена, дети ждут хлеба. Жалость смотреть на него и на лошадей: сам еле-еле кричит, а кони едва передвигают ноги. Как не купить, хотя из сострадания или из филантропии!

– Явите божескую милость, – плачевным голосом говорит дровяник своему покупщику, – возьмите, господин честной, выручите из напасти! Дрова рощинские, дюжие, а продаю почесть даром.

В самом деле, такого воза не купишь на рынке за ту цену, что просит бедняга; значит, взять у него дрова будет дело доброе и для собственного кармана не бесполезное. Но потом оказывается, что дешевое наводит на дорогое: подобно вздутому сену, о чем уже говорил я, дров, как сложат их, сделается гораздо меньше, чем было на возу, потому что и укладены-то они были мастерски, и дровни у хлыновца хитрые, с высокими передами и крутыми боками.

Почтенный хлыновец, как коренной барышник, промышляет не одними дровами. У него найдется все, и это все досталось ему по случаю так дешево, что дешевизна вводит впросак многих расчетливых людей, которые хотят на обухе рожь молотить, да зерна не сронить. У хлыновца бывают и сено, и молоко, и белый камень, и холст. Всякий товар он умеет увеличить в объеме, только иногда чересчур бессовестно. Наполнит, например, масляный бочонок наполовину водой, а наполовину сверху маслом и продаст за дельный; или зимою, когда Москва потребляет огромное количество мороженой живности, сбудет тощую индейку за оплывшую жиром, потому что догадается прилепить к ней, где следует, несколько кусков сала. Во многих случаях, особенно плутуя дровами, не очень искусно притворяется пьяным или разыгрывает «казанского сироту» [6] .

Едва не забыл, что за мной в долгу родословная моих героев. Она не длинна. Пародируя известный стих о поэтах и ораторах ^{61} , можно сказать, что кулаки и барышники не родятся, а образуются в школе жизни. Кулак всегда из породы тех мужиков, которые «летом ходят за сохой, а зимой ездят в извозе», смышленый ярославец, владимирец, порой и москвич. Только хлебопашество ему не далось, и еще сызмаленьку начал он пускаться в разные коммерческие обороты; а как подрос, и отправили его родители в Москву: «пусть, дескать, мальчуган торгует маком жареным или рязанью, коли бог открыл такой талант».