Москва. Загадки музеев

Петр не стал ждать. Он бросился в глубину двора, направо между главным домом и флигелем. Усадьбу Голицыных отделял от усадьбы Лопухиных каменный забор. Его Петр перемахнул без проблем по куче строительного мусора. Затем он обогнул дом Лопухиных. Задний двор примыкал к усадьбе Долгоруковых. Когда-то дома Голицына, Лопухина и Долгорукова объединили переходами, чтобы составить Пречистенский дворец для императрицы Екатерины II. Петр знал, что эти усадьбы сохранились неперестроенными, значит разделять большие участки должны заборы. С первого взгляда показалось, что флигели и пристройки стоят стеной, но в глубине за буддийской ступой виднелись деревья за решеткой. Ступа сохранилась со времени, когда дом Лопухиных занимал фонд Рериха и в нем привечали буддистов. Сейчас усадьба, как и большинство окрестных зданий, принадлежала Музею.

Петр осмотрел преграду – двухметровый беленый забор переходил в кованую ограду с пиками. До верха не допрыгнуть, но за ступой примыкавший к ограде угол здания стянут толстыми полосами железа. По ним Петр поднялся к решетке, подтянулся, попытался поаккуратнее перенести ноги на другую сторону, но не удержался, услышал треск ткани, и железное острие холодно царапнуло ногу. Спрыгнул на траву.

Через каменное основание забора ни ступы, ни двора не видно, только его платок, выскользнувший из кармана пиджака, кровавой каплей предательски висел на черной ограде. Преследователей Петр не услышал, скорее всего, в машине был один человек, и он сейчас сидит во взведенном джипе по-прежнему где-то возле Музея.

В скверике, куда забрался Петр, с 1930-х годов остались бетонные грибки кремлевской заправки. Беглец быстро зашел за будочку дежурного, дождался окна на Волхонке и перебежал на другую сторону улицы. Там спустился под землю, выскочил в садик перед храмом Христа Спасителя, пронесся по пешеходному мосту, спустился на Якиманскую набережную и оказался на бесконечной пешеходной зоне, откуда он мог попасть, не выходя на проезжую часть, к нескольким станциям метро или вызвать такси в тихий переулок.

Петр упруго бежал мимо пестрой стены молодежи с кофейными стаканчиками. Никто не суетился, даже на скейтах катили расслабленно. В его голове бухало: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идут лавины одна за одной…»[13] Во время первого, совсем зеленого похода какие-то крючочки сцепились у него в голове, и эту связь Петр разорвать уже не мог. В лес пошли три восьмиклассника. У него и Саши оказались одинаковые отцовские широкие брезентовые рюкзаки-парашюты, с кожаными ремешками в звонких пряжках. Третий турист, Серега, явился с авоськой картошки, да еще в рубашке с коротким рукавом – утверждал, что всегда так на рыбалку ходит. С собой несли задубевшую от грязи и потому почти несминаемую геологическую палатку и занозистые, хоть и были они изрядно тертыми, верблюжьи одеяла. На кастрюлю Сашиной мамы накрутили дугу из витка алюминиевой проволоки. Географические карты в то время являлись секретом и редкостью, на их печатной схеме угадать расстояние между станцией А и точкой B – озером мог только прожженный шпион. Дорога оказалась нудной, долгой, они брели в раскисших кедах по краю посадок то турнепса, то невызревшей кукурузы и орали: «Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров, мы выбиваем из дорог…»[14]

У родителей Петра в комнате стоял магнитофон «Яуза». Что там были за бобины, он уже не помнил, так как слушал только Высоцкого. Придет из школы, поставит катушку, когда она кончится – перевернет. И так до прихода матери с работы, отец обычно задерживался. Были ли записи Высоцкого у друзей, Петр не знал, но песни они подхватывали сразу: «На „первый-второй“ рассчитайсь! Первый-второй…» с тех пор, какую бы затяжную утомительную работу ни приходилось делать – бежать с ротой кросс в полной выкладке или колоть вязкие пни, – немедленно возникал голос Владимира Семеновича. Подбадривал и задавал ритм: «Отделяются лопатки от плечей – и летит уже четверка первачей!»[15]

После счастливо лопнувших ворот над головой и пробежки Петр чувствовал себя спортсменом-победителем: мышцы возбужденно подрагивали, сердце колотилось, чувства обострились. Он подумывал, не пройти ли Нескучным садом до Ленинского проспекта, поразмышлять над происшедшим, но решил, что прогулку испортит постоянное пугливое озирание, да и в метро станет навязчиво оглядывать попутчиков. Вызвал машину к Николе в Голутвине.

В ограде храма среди высоких георгинов он и дождался прихода такси.

Орудие казни

На заводе Петр прошел сразу в цех. Илья бухал электрическим прессом по плоским листикам, подставляя под заготовку объемную матрицу. В коробку отлетали одинаковые выпуклые листочки, которые потом кузнец «оживит» несколькими ударами молотка. Петр подумал, что плющ он сегодня видел мраморный, гипсовый, нарисованный, бронзовый и вот… недоделанный.

– Дрался? – костюм Петр уже отряхнул, дырка на штанах не видна, и не разглядеть ее в полутемной кузне. Илья почувствовал состояние друга.

– Убегал.