Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

Реквизитор Маша ползает по сцене и собирает воду. Она уверяет, что королевы извели на сцене пять литров воды.

Перерыв

В буфет поднялись актеры и сам режиссер. Он — с отстраненным лицом, и оно совсем несовместимо с тем, что он держит в руках: тарелка с жареной картошкой и куском мяса, завернутым в рулет.

— Я понимаю, что нельзя не есть, но для меня всегда это вопрос: вы только что были в прошлом веке и по лицу видно, что не вернулись, но при этом картошка, мясо. Вас не смущает?

— Да… Навэрно… Я пришел сюда потому, что они (показывает в сторону поваров) с утра у меня брали заказ. Ну нэ знаю… Если бы не они, я бы пошел на бульвар… по дороге, навэрно, что-то съел, а может, нет…

— Про что ваша «Мария Стюарт»?

— Про двух женщин.

— Женщин или королевских особ?

— Простто про женщин.

— А на чьей стороне ваши симпатии — Марии или Елизаветы?

— Сейчас набираю симпаттии к Эльжбете. К Марии симпаттии сразу возникают: она — женщина, в тюрьме… Поэтому я исключил пэрвый акт, гдэ она в затточении. Нэ надо зрителю все знать досконально. Чтобы любить, совсем нэ обязательно все знать. А с другой стороны — они, бабы — такие заразы. Но с ними нужно что-то такое мужское сделать.

— Ну не вступать же с артистками в личные отношения?

— Этто другое. Я нэ хочу артистку. Я хочу женщину, котторую придумал. Я ее слепил, поэттому хочу ее. Театр — это такой сэксодром, поэттому сюда так тянутся мужчины. Казалось, иди в инжэнэры. Нэт, идут в театр. Они любят то, что вот-вот…

— Римас, легко или трудно работать с артистами «Современника»?

— Нэт, нэ трудно. Но они нэ открыты, то есть нэ открыты миру, потому что нэ расщепляют то, что за ними стоит.

И дальше Туминас развивает свою теорию о том, что: 1. Все артисты любят делать то, что хочет публика; 2. Театр — это не сговор сцены с залом, а борьба; 3. артист должен звучать на сцене, как орган, раскрыв в себе голоса матери, деда, родных и ни в коем случае не возвышаться на сцене. И, наконец, 4. Конфликт на сцене не главное, что движет действие.

— Интересно, что вы против всего, чему учили вас в ГИТИСе.

— Да. Я учился в ГИТИСе у Туманова, но все врэмя бэгал на Бронную, на репетиции Эфроса. Когда дэлал отрывки в институтте, то их называли эфросятиной.

Римас спохватился, что слишком разболтался. Убежал — «навэрное», в XVI век, разбираться с Марией Стюарт, ее сестрицей Елизаветой и их мужским окружением.

Четвертый акт

Берли — артист Михаил Жигалов — на сцене жжет бумагу и бросает ее в корыто. Ведро над головой раскачивается, как маятник Фуко. Режиссер Туминас обожает огонь на сцене. В своем спектакле «Маскарад», которым он потряс Москву два сезона назад, он такой пожар развел, что обслуга Вахтанговского, где играли спектакль, ходила в панике с брандспойтами наперевес. Огненные страсти только выдают горячую натуру литовца — с виду тихого, ироничного омута. О, кто знает, какие черти водятся в нем!

Если верить реквизиторам, то в Туминасе водятся олимпийское спокойствие, ироничность и классное чувство юмора, на которое всегда у артистов есть свои штучки.

— Вот на одной репетиции случай был, — говорит зав. реквизиторским цехом Маша. — В сцене свидания Марии и Елизаветы в парке атмосфера так накалилась, что в воздухе искры сверкали. Вдруг Римас говорит Марине Мстиславне и Лене (Нееловой и Яковлевой. — М.Р.): «Знаете что, обнимитесь!» Все от неожиданности остановились. Потом Мария с Елизаветой обнялись, и Марина Мстиславна такое сделала…

Все, кто есть в тесной реквизиторской, хихикают.

— Что сделала-то?

— Ну, неудобно сказать… В общем, движениями изобразила розовые отношения.

Очевидно, в тот момент, когда оскорбленная в лучших чувствах Елизавета неожиданно пустила в рисунок лесбийскую краску, в зале все полегли, как деревья на ветру.

И еще режиссер очень ценит реквизит, полагая, что он помогает артисту. Поэтому мужчины на сцене таскают тяжелые мешки, а Марина Неелова несет на вытянутых руках поднос с бокалами из металла, что ей явно нелегко дается, и она ступает с ними осторожно, как по льду.

Сегодня тихий художник энергичен. Он злится:

— Никто ничэго нэ понимает!

Неелова, как детскую коляску, качает стул, на котором стоит корыто. В корыте горят письма.

Елизавета:

Вся цель ее — быть женщиной, и этим
Она завоевала всех мужчин.

— Стул, стул качайтте, а ты, — приказывает режиссер артисту Древнову, берись за края корытта двумя пальцами и дуй на пепел.

Артист дует, пепел взлетает серым облаком.

— Ты пепел, а не готовность к действию.

Артист Юшкевич зачем-то начал спорить. Режиссер посоветовал ему отправляться в антрепризу и…

И тут случился конфликт, которого художник так не любит. Художник взорвался.

— Сейчас нужны те люди, а не вы. Они уже говорят, а вы им не позволяете. Себя тащите за собой. Вы мне нэ интэрэсны. Вы дома интэрэсны (пауза), навэрное.