Москвест. Роман-сказка

Оказывается, совсем недалеко была деревня. Если, конечно, можно назвать деревней эти вросшие в землю крохотные домики.

Сначала Маша глазела по сторонам, потом опустила глаза вниз и быстро семенила за Прасковьей, потому что с каждой минутой ей становилось все страшнее. Эти ролевики явно безумны! Натурализм натурализмом, но есть же какие-то пределы! Главное – дети, сами-то ладно, но детей жалко. Эти странные чумазые существа, одетые в длинные рубахи… Босые, замерзшие!

– Пришли, – Прасковья свернула во двор и споро занырнула внутрь дома.

Маша протиснулась в избу, согнувшись в три погибели. Темно. Душно. Воздух спертый, влажный, жаркий.

Пока Машины глаза привыкали к мраку, а сама она боролась с тошнотой, Прасковья успела разложить на столе свои корешки.

– Если не родит до ночи – помрет, – спокойно сказала она.

– Что? – подскочила Маша.

– Пелагея. Уже два дня мучается.

– Где? – тупо спросила Маша.

Из груды тряпья в углу раздался нехороший стон.

Машу прошиб холодный пот.

– Вы что тут, совсем с ума посходили? Вызывайте «скорую» немедленно! Где телефон?

– Тихо, – сказала Прасковья, – мудрено говоришь, не разумею.

– Да хватит прикидываться! А если она умрет?..

– Значит, так тому и быть, – прошептала Прасковья.

Маша вылетела из избы, вляпалась в грязь по колено, шуганула курицу. В самой грязище, посередь двора сидел мальчишка, который прибегал и привел их сюда, он держал на руках совсем мелкого ребенка.

– Ты руки когда мыл? – не удержалась Маша. – Что ты ему пальцы в рот суешь?

Мальчик шмыгнул носом.

Больше всего Маше хотелось сбежать отсюда, но она не смогла придумать куда. В хату заходить было страшно до дрожи, но и бросить их всех тут уже тоже было невозможно.

– Вернусь домой, все расскажу маме, – прошептала Маша. – Она – врач. Она приедет и во всем разберется. И детей этих мы отмоем, и все будет хорошо…

Из избы раздался вопль.

Маша вздрогнула, но ноги сами понесли ее внутрь. Как ни странно, внутри уже довольно приятно пахло травками.

– Воды принеси! – не оборачиваясь, приказала Прасковья, не отходя от роженицы.

Маша опять вышла во двор.

– Где вода? – медленно спросила Маша у мальчишки, – Ко-ло-дец? Реч-ка? Во-да?

Мальчик вскочил, положил малыша на травку, сгонял за дом, принес две деревянные емкости, типа вёдра, и шустро побежал с одним по улице. Маша с большим трудом успевала за ним с пустым ведром, а уж с полным… Вернулись во двор, мальчишка подхватил малыша, который успел заползти в грязь, пока они ходили, и уселся на прежнее место во дворе.

Наверное, от обморока Машу спасло только то, что в хате было темно. Потому что одно дело смотреть по телевизору, как доктор в белом халате кричит: «Тужься!» и туча медсестер суетится вокруг, и совсем другое, когда вот так, в грязи, в тряпье. Хорошо, что с появлением травницы все пошло очень быстро, буквально через несколько минут после того, как принесли воду, Прасковья плюхнула Маше на руки крохотного красного вопящего детеныша.

– Обмой! – приказала она.

Маша чуть не упала второй раз. Но, подчиняясь властному голосу травницы, дрожащими руками стала вытирать ребенка маленькой тряпицей. Руки не слушались, новорожденная девочка орала.

– Сразу видно, что не рожамши, – забурчала Прасковья, взяла малышку, шустро обтерла ее, завернула. – Зато теперь точно в девках не засидишься! У нас кто немовлятку в руки взял – скоро рожают. И малую мы в честь тебя назовем – Марией, да, Пелагея?

– Как скажешь, Прасковья, – зашелестела из угла молодая мать.

– Отнеси ей ребенка, – опять приказала Прасковья и вышла из хаты.

Маша на негнущихся ногах подошла к женщине и положила ребенка рядом с ней.

– Не тутошняя? – спросила та.

Маша кивнула.

– Красивая… – завистливо сказала Пелагея. – Я тоже была ничаво.

– А сколько вам лет? – не удержалась Маша.

– В дюжину замуж выдали, да трое деток уже, еще двое померли… Вот и считай.

– Ты что, каждый год рожаешь? – прошептала Маша.

– А как? – изумилась Пелагея. – Чай, не порчена.

Маша мысленно представила себе их десятый класс. Всех этих накрашенных, начесанных, с маникюром и педикюром, гламурных девушек. Вроде те же семнадцать лет, но с тремя детьми их образ никак не связывался.

– Во дворе твои дети? – спросила Маша.

– Мои, а чьи ж еще?

Пелагея шустро приладила к груди малышку, которая радостно зачмокала.

– Может, их покормить? – спросила Маша.

– Да че их кормить, Миколка покормится, большой уже. А завтра мужики вернутся с охоты, так я уж и встану.

Не зная, что еще предложить, Маша вышла во двор и обнаружила, что «большой» Миколка доит козу, а малыш радостно дергает ее за хвост.

«Это не ролевики! – поняла Маша. – Это какая-то секта!»

– Идем, – дернула Машу за рукав Прасковья и засеменила к своему дому.

После Пелагеиных хором у Прасковьи казалось просторно, почти чисто и светло. Маша устало опустилась на скамью и уронила голову на руки.

– Ну что, – пристал Мишка, – нашла кого-нибудь? Где телефон?

– Миш, все плохо, – прошептала Маша.

– Слушай, а поесть тут где-нибудь можно, а? Может, кафе?

– Иди козу подои…

– Чего? – воскликнул Мишка.

– Миша, все плохо… Ты б видел эту деревню. Похоже, что мы попали в доисторические времена!

Маша с трудом подняла голову и мутным взглядом оглядела дом.

– Голова болит, – пожаловалась она.

– Да у тебя температура! – воскликнул Мишка. – Ты чего, простудилась, что ли? Вот бестолковая… Ладно, сиди, я пойду у этой… Прасковьи аспирин попрошу.

– Аспирин? – не без иронии спросила Маша.

Потом вспомнила грязные тряпки вокруг роженицы и разрыдалась.