Мост

Кофейно-карие глаза весело смотрят на него с более овального и бледного лица. Губы меньше, чем у его жены. По подушке вместо тёмно-каштановых локонов Элли разметались чёрные прямые волосы, и ярко-красные кончики пылают как огонь, резко выделяясь на фоне белых простыней и чёрных стен. Касс широко улыбается ему, всё ещё держа руку на его члене, и на мгновение он не отстраняется.

Он даже теперь может лишь смотреть и желать, чтобы это была Элли, его жена.

«Я же говорила тебе, — мягко журит она, изображая обиженное лицо. — Она не нужна тебе, любовничек».

Он чувствует, как боль в его сердце усиливается, становится темнее.

«Ооо, — протягивает она, надуваясь ещё сильнее. — Где твоё чувство юмора, Реви'?»

Несколько долгих секунд он вообще не может говорить.

Когда он всё же делает это, его голос звучит пустым.

Тихим. Слишком тихим. Он сам едва его узнает — прошло так много времени с тех пор, как он слышал свой голос таким. Но он помнит, что это его голос.

«Ты не хочешь видеть, кем я могу стать», — говорит он.

Касс улыбается ещё шире. «О Бог мой, но я же хочу! Хочу! Ты понятия не имеешь, как сильно я этого хочу, Ревик! Ты только что сделал меня оооочень влажной, сказав это… и это даже не считая всех твоих пошлых мыслишек ранее».

Касс усмехается, улыбается ещё шире, подкладывает свободную руку под свою темноволосую голову.

«То есть, Элли собиралась наконец-то дать тебе это, да, здоровяк? Позволить тебе приковать её и воплотить все твои грязные извращённые фантазии? Интересно, знала ли она, на что подписывалась?»

Его тон не меняется. «Ты ошибаешься, Касс. Ты ошибаешься на мой счёт».

Она скользящим движением льнёт к нему, прижимается грудями к его груди.

«Нет, не ошибаюсь, — тихо говорит она, настойчиво лаская его ладонью. — Ну же. Впусти меня. Поделись этими фантазиями со мной. Будет весело».

Он знает, что они в Барьере.

Теперь он знает это, но её прикосновение кажется физическим, настоящим.

Это заставляет его отпрянуть, вызывает резкую волну отвращения и тошноты, опять напоминает детство, когда он был игрушкой Меренье, когда он возбуждался, испытывал смятение, отвращение, боялся и отчаянно желал убить себя.

Его боль усиливается вместе с этим отвращением, и часть этого всего традиционно направлена на него самого. Там живёт не логика, а привычка — привычка, вгрызшаяся столь глубоко, что он даже не видит её, пока не вынужден посмотреть на последствия.

Боги, он хочет свою жену.

Он не сможет выжить без неё. Он просто развалится на крошечные кусочки, фрагмент за фрагментом, теряя всё, что наконец-то сделало его личностью.

«Ооо, да брось, — бормочет Касс. — Неужели всё настолько плохо? Помнишь, ты до встречи с ней отнюдь не был монахом, — одарив его знающей усмешкой, она чувственно извивается под ним. — Я знаю, ты не забыл свои таланты, здоровяк. Я знаю, что тебя заводит. Интересно, знала ли Элли на самом деле? Как бы тебе ни нравилось притворяться, что она знала».

Та ярость, что накатывает на него, выходит за пределы его возможности чувствовать.

Она срывает последний фрагмент его контроля, последний фрагмент мужчины, которым он некогда был, которым он хотя бы пытался быть для Элли. Его ладонь обхватывает горло Касс.

Всё, о чём он может думать — он убьёт её.

Бл*дь, он убьёт её, даже если это будет последним, что он сделает.

В конце концов, это единственное, в чём он по-настоящему хорош.

Касс смеётся, с восторгом глядя ему в лицо, пока он голыми руками сдавливает её трахеи. Слёзы текут из его глаз, ослепляя его. Он потерян, плавает в другом, опустошённом неверии. Там живёт больше горя, чем он способен ощущать.

Он скрывает лишь часть этого горя за той ослепляющей яростью.

Они никогда не оставят его в покое. Никогда. Они всегда найдут способ, новый кусок его сердца, который можно разбить вдребезги. Касс — всего лишь последнее свидетельство этого.

И всё же он знает, что Касс наслаждается этим.

Она ловит кайф от этого. Она ловит кайф от того, что может сделать с ним, какие чувства может в нём вызвать.

Когда-то он любил Касс почти как сестру.

Почти как собственную сестру, которую он теперь едва помнит.

Он любил её и подпустил к себе, потому что его жена любила её.