Мост бриллиантовых грез

– Да забыла я! – всхлипнула Якушкина. – Господом Богом клянусь! Напрочь забыла я тогда его фамилию! Да если б и помнила, все равно не сказала бы. Скажешь, а потом этот Илларионов узнает и вернется меня убивать за то, что я его заложила. Я просто говорила, что знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Они и отвязались, в милиции-то меня просто так спрашивали, вскользь, не то что…

Она испуганно осеклась. Женщина хрипло усмехнулась:

– Не то что мы? Не били, не мучили? Ну да, мы ведь живем в цивилизованном государстве! Но только у нас в государстве нет программы защиты свидетелей, ты это учти, Якушкина. Не знаю, как насчет Илларионова, но если мы узнаем, что ты нам голову морочила, или если ты кому-то ляпнешь о том, что мы у тебя спрашивали…

Якушкина не знала, что такое программа защиты свидетелей, но особого ума не требовалось, чтобы понять: начнешь языком болтать – тут тебе и конец. А еще она поняла: похоже, мучители сейчас уйдут и оставят ее в покое…

От счастья она забыла о боли и страхе, которых натерпелась по их милости. Она им уже руки готова была целовать, она…

Якушкина безудержно зарыдала, что-то невнятно твердя и причитая, сама себя не слыша из-за шума в ушах. И не помнила она, сколько времени плакала, как вдруг ощутила странную тишину вокруг.

Умолкла, прислушалась… И вдруг догадалась: они ушли.

Ушли!

Они и в самом деле ушли, причем очень стремительно, и в то время, когда Якушкина это осознала, были уже далеко. Торопливо шли по пустынной, завьюженной Ковалихе (на самом-то деле им нужно было в другую сторону, однако они на всякий случай путали следы, сбивали с толку возможную, а вернее, воображаемую слежку и намеревались добраться до дома кружным путем), и между ними происходил такой диалог:

– Как ты думаешь, она в милицию заявит?

– Нет, побоится. Думаю, что побоится.

– А если…

– Ну что «если»? На нас еще выйти надо, еще доказать, что мы – это мы! Меня другое волнует. Правду ли она сказала насчет этого Илларионова?

– А. В. Ил… Значит, не Илюшин, не Ильин какой-нибудь, а Илларионов. Фамилия известна, инициалы известны!

– И примерный портрет. Завтра же в адресный стол, да?

– Конечно. Вряд ли у нас в городе много Илларионовых А.В.!

– А вдруг он москвич? Москву обшаривать никаких жизней не хватит!

– Нет, он не москвич. Ты что, не помнишь? Когда ему эта самая Людмила позвонила, он ответил: «Я уже не дома, я уже в Москве!» Значит, его дом не в Москве. А где еще, как не здесь, в Нижнем? Кстати, эту барышню тоже надо будет по справке поискать. Людмила Дементьева. Жаль, не знаем ни отчества ее, ни возраста, ну да ладно, как-нибудь.

– А зачем она тебе?

– Мало ли зачем! Вдруг там какая-нибудь неземная любовь? Вдруг нам придется на Илларионова как-то давить? Никогда не знаешь, что может пригодиться, поэтому ничем нельзя пренебрегать.

– Слушай… а если все впустую? Если это вовсе не у Илларионова? А мы будем зря…

– Зря? Может, и зря… А что, есть другие варианты, другие предложения? Ты что, не понимаешь, нам ничего сейчас не остается, только надеяться, верить… Иначе мы с ума сойдем. Или ты хочешь все бросить? Просто сидеть и вздыхать о, так сказать, несбывшемся? Тогда извини, я все сделаю сама. А ты можешь… вон там стоянка такси. Чао, бамбино!

– Нет, ты что? Ты куда? Я с тобой! Я без тебя не хочу! Я с тобой!

* * *

Роман не удивился, когда спустя два дня после той сцены в Лувре, утром, выглянув из окна, увидел внизу, на углу, уже знакомую ему золотистую «Ауди» – на сей раз, правда, с поднятым верхом. Пожалуй, удивляться следовало тому, что машина не появилась раньше!

Он этого ждал, надеялся на это. Самое трудное было – не подавать Фанни виду, что ждет. Она что-то чувствовала, конечно, с ее-то невероятной интуицией, обостренной любовью… Роман уже знал, на собственном опыте не раз убеждался, что влюбленная женщина на многое способна, а потому в глубине души побаивался Фанни и всячески старался заморочить ей голову нежностью и успокоить сверхбурным сексом. До чего, до чего, а до занятий сексом у него всегда была охота. Ну а когда он чувствовал, что устал, а Фанни нужно еще (ох, и неуемная же она, с ее поджарым, сухим телом и острыми грудями!), прибегал к проверенному средству: воображал другое лицо, другое тело – и все шло, как надо. Впрочем, надо отдать ему должное: об этой блондинке из Лувра, о Катрин, он даже не думал, когда был с Фанни. Не сомневался, что время Катрин скоро придет, а потому сейчас не стоит тратить на нее воображение. Вдруг в реальности она окажется хуже, чем он ее навоображает? Это может помешать потом… А с Катрин ему ничто не должно помешать, с ней он должен быть на такой высоте, которая Фанни и не снилась!

Роман был уверен, что Катрин рано или поздно появится, и все же тревожился, не признаваясь даже себе самому: а вдруг что-то сорвется? И вот теперь он испытывал блаженное ощущение покоя и возбуждения одновременно и сладострастно тянул время, понимая, что Катрин внизу ждет и что ее терпение уже на исходе…