Ван Гог — художник, который в формальном отношении остается неповторимым, единственным. У него не может быть школы, не может быть последователей. Он всегда пишет рассказ, он всегда пишет повесть. Его картины — это рассказы и повести. Он не просто описывает внешний мир, а пишет с натуры и с подготовительным рисунком — под воздействием своих переживаний по поводу этого мира. Для него «Ночное кафе» — это момент абсолютного отчаяния, оно связано для него с предельным состоянием. Мы говорили об импрессионистах и постимпрессионистах. Да, более поздняя художественная классификация называет его постимпрессионистом, но если бы мы пытались как-то определить его манеру, тот язык, на котором он с нами говорит, мы бы сказали, конечно, что Винсент Ван Гог — художник-экспрессионист. А что такое экспрессионизм как не предельность состояний? Любой экспрессионизм в поэзии, в литературе или в живописи — это всегда язык предельных состояний, то есть этой огненной печи творчества. Ван Гог, помимо того, что он является величайшим живописцем мира, на самом деле создал свой особый язык живописно-колористической экспрессии и динамического мазка. Он рассказчик, он мироописатель.
Очень интересно сравнить две его картины. Одна картина написана еще в брабантский период, когда Ван Гог только-только начинал пробовать себя в живописи. Это период «Едоков картофеля». Ван Гог сделал очень интересный подготовительный рисунок для картины под названием «Сеятель». Он изобразил крестьянина, который идет и сеет злаки из привязанного к нему лукошка: бросает в землю зерно, оплодотворяет землю зерном. И какого интересного сеятеля он пишет в 1888 году! Если вы сравните две эти картины, одного сеятеля и другого, то увидите путь, который прошел Ван Гог, и не только Ван Гог — художник, не только Ван Гог — живописец, но и Ван Гог — мыслитель, Ван Гог — повествователь, Ван Гог — рассказчик. Взглянем на сеятеля, которого он пишет в 1888 году: какое раскаленное светило восходит, сжигающее землю, как изображена фигура сеятеля, человека, почти не имеющего лица. Это изображение уже не сеятеля, а какого-то мифологического оплодотворителя планеты. И что-то в этом есть еще и от апокалиптической безнадежности. Ван Гог пишет Апокалипсис, он пишет какой-то финал.
Он пишет удивительные вещи в Арле и в Овере. Он прожил в Овере семьдесят дней. Семьдесят дней, то есть два с небольшим месяца. И за семьдесят дней он написал больше семидесяти картин. И каждая картина завершена. Это и портреты (женские портреты и портрет доктора Гаше), это и церковь в Овере, это и черные вороны, которые летят над золотым полем пшеницы. Для него любая натура, которую он пишет, равно одушевлена. Она для него абсолютно живая. Именно в Овере Ван Гог пишет свое знаменитое «Пшеничное поле с кипарисами». Какой поразительный цвет — темно-зеленый! Эти живые кипарисы… Художник пишет метафизику жизни природы, ее рождения. Глядя на эту картину, вы видите метафизику жизни: словно это не просто стоящий кипарис, а будто бы он в каждую минуту, в каждую секунду растет, становится выше на ваших глазах. Его кипарисы вырываются из-под земли, и вы видите, что они живые в каждую секунду времени. Ван Гог пишет эту живую, невидимую нам жизнь. Он рассказывает, он показывает, он вводит нас на высший уровень бытия материи — посредством художественного языка.
Конечно, это художник, о котором исчерпывающе рассказать очень сложно. Но при всей своей невероятной сложности это художник в достаточной степени эмоционально и чувственно понятный. Если вы стоите около его полотен, они вас вбирают в себя, они открывают вам глаза на мир вокруг вас, они дают вам возможность по-новому видеть, они взрезают ваш глаз и дают вам возможность абсолютно нового видения. Так же действуют произведения хорошего писателя или хорошего поэта. Мы сами от столкновения с такого рода искусством становимся немного другими. В жизни каждого человека, если в него попадает этот сеятель — Ван Гог (а он сам по себе и есть сеятель), произрастает нечто новое. Без его живописи, без его эстетики ваша жизнь уже не существует.
Ван Гог был человеком больным. И сам он очень хорошо осознавал, что болен. Он пошел в Овер, специально сам отдал себя под покровительство доктора Гаше, потому что в больнице Сан-Реми ему было очень плохо. Но все равно он продолжал писать картины, ему предоставляли для этого условия.