Мост через бухту Золотой Рог

Они и Берлин прекрасно знали, между делом, небрежно так, бросали: «Поехали в кафе „Олд Вьенн"», или «Поехали в „Олд Иден"», или «Поехали на Ваннзее». Прежде мы таскались вслед за спинами нашего коменданта-коммуниста и Атамана, теперь нас как будто кто привязал к машине Мобила и Салима. «Где мы машину поставили? — Поехали лучше на машине. — Неохота вылезать, еще ноги промочим». В обществе Салима и Мобила ноги у нас всегда оставались сухими. Они доставали деньги из карманов, не считая, и тратили их как в американских фильмах. В американских фильмах герои, выпив у стойки бара, уходили, оставляя купюру возле пустого стакана и не дожидаясь сдачи. И эти оставляли деньги на стойке точно так же, словно это не настоящие деньги, а бутафория. Мобил и Салим рассказывали нам, как в Америке исхитрялись звонить из автомата бесплатно. Замораживали в морозильнике ледышку в форме жетона, бросали ее в автомат и звонили. Ледышки потом таяли, а на телефонной станции никак не могли понять, отчего у них в автоматах такая сырость.

Иногда мы ездили на Ваннзее. Машина стояла на прибрежном песке, и мы распевали старые турецкие песни. Только тогда я заметила, какие красивые у обоих голоса. Песни были печальные, всё больше о несчастной любви и разлуке, когда их поешь, глаза сами собой закрываются. Особенно хорошо было петь, когда от полноты чувств у всех глаза закрывались. Мы пели о любви других людей, людей, которых давно уже нет на свете, и пытались воскресить в себе их чувства. Дождь шел и здесь, падал на водную гладь Ваннзее, вплетаясь своим плеском в наше пение. Иногда мы вылезали из машины и бегали под дождем по песку, пока все не промокнем.

Когда мы, трое девчонок, возвращались под утро к себе в женское общитие, некоторые из женщин уже расхаживали по коридорам в ночных рубашках. Они говорили нам:

— Вы совсем отбились от матерей и отцов. Родителям надо бы вас канатами привязывать. Того и гляди потеряете свои бриллианты. Ваши мертвые родичи в гробах перевернутся.

Эта последняя угроза действовала на меня особенно сильно, потому что в Берлине почти все время шел дождь. Я представляла себе, как косточки моих мертвых родичей переворачиваются под дождем, и меня так пугала эта картина, что иными ночами я даже никуда не ходила, оставалась в общитии. Резан и Поль уходили с Мобилом и Салимом в ночную тьму, пили под утро в «Олд Вьенн» кофе и прямо оттуда приезжали на завод к началу смены. Иногда Салим и Мобил прикатывали сразу на двух машинах и в предрассветных сумерках устраивали на пустынных улицах гонки, после одной из которых Гюль пришла на работу вся в крови, с разбитой головой. Машина на большой скорости перевернулась, она еле из нее вылезла, кое-как доплелась до автобусной остановки и так приехала на работу.

Вскоре Резан и Гюль съехали из нашего женского общития. Неподалеку от студенческого общежития, где жили Салим и Мобил, они сняли себе квартиру в фешенебельном районе с виллами. За квартиру надо было платить четыреста марок в месяц, зарабатывали они в месяц триста восемьдесят. Приходя в квартиру, можно было нажать на кнопку, и раздвигались шторы на окнах, открывая вид на зеленый лес. Там, в этой шикарной квартире, они сидели и ждали Мобила и Салима, но те не приходили. В итоге им пришлось переехать в крохотную квартирку, десять квадратных метров, где в комнате помещалась только одна узкая кровать. Теперь Резан и Гюль постоянно являлись на работу в мятых платьях, потому что часто засыпали вдвоем на своей узкой кровати прямо в одежде. Тогда Резан еще раз пошла в студенческое общежитие объясниться с Мобилом, но не застала его. Зато встретила там коротышку-студента, который тоже ждал Мобила и заговорил с ней. Они стали ждать вместе, ждали-ждали, потом купили сосисок с кетчупом, сели в автобус и поехали в десятиметровую квартирку. Там, сидя на кровати, они съели сосиски и поставили картонные тарелочки на пол. И как — то незаметно начали обниматься и целоваться. Потом разделись, старая кровать тряслась и скрипела над картонными тарелочками, пока вдруг не развалилась. Увидев кетчуп у себя на руках, ногах и всюду, где можно, Резан решила, что это кровь, и в панике кинулась звонить нашему коменданту — коммунисту: «Помогите! Я истекаю кровью!» Комендант-коммунист с перепугу тут же вызвал к ней пожарных и сам помчался к ней. Пожарные, когда приехали, покатились с хохоту: «Какая же это кровь, это сосиски с кетчупом». Но Резан все еще им не верила, она думала, что это кровь, и страшно испугалась: не иначе, плакал ее бриллиант. В ее крохотной квартирке не было даже зеркала, поэтому вместе с комендантом она приехала в общитие, сразу же кинулась в душевую, села прямо на кафельный пол и раздвинула ноги, дабы убедиться, что ее бриллиант все еще при ней.