Мост через бухту Золотой Рог

Бедность гуляла по улицам города как зараза. Я смотрела на бедняков как на чумных больных и ничем не могла им помочь. Если мне попадался половинчатый человек в инвалидной коляске, я старалась не смотреть ему в глаза, но потом оборачивалась и долго глядела ему в спину. Только слепым я смотрела прямо в глаза. Смотреть в глаза беднякам было тяжело. Я так часто поворачивала голову, чтобы посмотреть через плечо в спину бедности, что у меня заболела шея. На крутых узких улочках стояло много книжных торговцев. Они раскладывали свои книги прямо на земле, и ветер перелистывал страницы; книги о русской и французской революциях или о храбрецах, которые пятьсот лет назад боролись против Оттоманской империи, за что им отрубили головы, сочинения Назыма Хикмета, книги о гражданской войне в Испании. Все убитые, задушенные, обезглавленные, все те, кто умер не в своей постели, — все они восстали в эти годы. Бедность гуляла по городу, а люди, которые хотели в своей жизни что-то сделать, чтобы ее не было, этой бедности, и которые за это были убиты, — они лежали теперь в виде книг на земле. Нужно только наклониться к ним и купить, и тогда эти убитые разойдутся по квартирам, соберутся на полках, будут лежать у изголовья и жить в домах. И люди, которые будут засыпать с этими книгами и просыпаться, — они будут по утрам выходить на улицу и чувствовать себя Лоркой, Сакко и Ванцетти, Робеспьером, Дантоном, Назымом Хикметом, Пиром Султаном Абдалем, Розой Люксембург. Дома я открывала холодильник и, обнаружив в нем мясо или фрукты, говорила матери:

— Не стыдно вам покупать так много мяса и фруктов, когда столько людей вокруг голодает?

Мать отвечала:

— Если мы будем голодать, голодающих станет больше. Если не хочешь, не ешь.

Я ела, но смотрела при этом очень сердито. Иногда я пыталась выдавить из себя кусок мяса обратно. Но у меня не получалось.

Отец говорил мне:

— Дочь моя, там, в Германии, ты, наверное, застудила себе голову.

Я громко хлопала дверью, выходила на улицу и покупала себе очередную книгу о каком-нибудь убитом. Толстой роздал свои земли бедным крестьянам. У меня была куртка, которую я давала носить двум студентам из моего училища, неделю носил один, неделю — другой. Так возникла легенда, будто я хороший товарищ. Я начала воровать книги, особенно в дорогих магазинах. Между роскошными атласами и энциклопедиями я отыскивала книги об убитых и выносила их. Так у меня на полке образовалось пять одинаковых Назымов Хикметов. Еще я воровала деньги у своего отца и покупала на них книги об убитых. Когда у меня стало слишком много книг, так много, что мне их было уже не прочитать, я начала мучиться угрызениями совести от вида этих непрочитанных книг. Я перебирала их, переставляла, стирала с них пыль, и это меня немного успокаивало, правда не надолго. Так же успокаивающе на меня действовали интеллектуалы из «Капитана», они очень много читали и рассказывали всякие истории из разных книг, и мне казалось, будто я сижу за одним столом с живыми, ходячими книгами. Мужчины часто спрашивали друг друга: «А ты что думаешь по этому поводу?» Меня никто не спрашивал, что я думаю по поводу той или иной темы, я исполняла для них роль зрительницы, они играли между собой, а я только смотрела. Мне нравилось быть зрительницей. Деревянная Нога говорил: «Кто болтает, тот может наболтать лишнего и нажить себе неприятности». Наверное, они не хотели, чтобы у меня были неприятности. Между разговорами они просили меня спеть им какую-нибудь старую песню оттоманских времен. Они аплодировали мне с закрытыми глазами, а иногда подпевали.

Однажды за столом появился новый человек, он был похож на сову, и взгляд у него был такой, какой бывает у предводителей религиозных сект в Индии. Я очень любила сов, и мне показалось, что я его знаю.

— Его лицо мне кажется знакомым, — сказала я, обращаясь к своему соседу.

— Ты наверняка видела его отца в газетах. В пятидесятые годы он был знаменитым, он был министром от американской партии.

Он сидел за нашим столом, как призрак отца, с точно таким же совиным лицом, и был членом новой левой турецкой партии — рабочей партии, которая на последних выборах легко получила пятнадцать мест в парламенте. Обычно интеллектуалы сидели, потягивали ракэ, ели не спеша и рассказывали длинные истории времен Оттоманской империи. Сегодня вечером, однако, они забыли про ракэ в стаканах и про еду на тарелках. Они все смотрели на человека, который был похож на сову. и если кто-нибудь начинал говорить фразу, другой внедрялся в нее, отсекал, словно ножницы, лишнее и делал свою собственную фразу. Эту фразу, в свою очередь, разрезали другие ножницы. Неожиданно за столом оказалось двадцать пар ножниц, которые только успевали поворачиваться направо и налево.

Одни ножницы сказали:

— Потенциал турецкого рабочего класса…

Другие ножницы сказали:

— Какого рабочего класса? Оттоманская империя не создала даже своей собственной аристократии…

Другие ножницы сказали:

— Поскольку люди делали себе карьеру в сералях, они вынуждены были…

Другие ножницы сказали:

-.. бросать свои семьи и служить…