Мост через Жальпе

После обеда он снова во дворе. Мать отнесла постель в землянку, в дзот, как говорил отец, когда вырыл продолговатую яму, а потом перекрыл бревнами да засыпал землей и дерном. Стремительно снижаясь, пролетели над головой самолеты, на востоке, за лесом, снова раздался страшный грохот, несколько самолетов летали прямо над хутором, один стал снижаться, и тогда из того, который снижался, или из других, с треском ухнуло пламя, было слышно, как мяукают в воздухе пули. Мать испуганно звала Бенутиса, высунув голову из землянки, ребенок нырнул к ней, успел-таки, оба видели через лаз, как пули срезали веточки березы, и вскоре неподалеку, в ольшанике, раздался ужасный грохот: упал горящий самолет. Какое-то время в воздухе еще была слышна пальба, потом она затихла, первой выбралась мать, потом вылез и ребенок. Едкий дым поднимался над ольшаником, вонь резины и горящей жести висела в воздухе, на выгоне блеяли овцы, мычали коровы. Из деревни к самолету бежали какие-то люди, по тропинке к дому Бенутиса приближался старик Пранцишкус. Шел он неторопливо, то и дело озираясь, приставив руку к картузу, долго глядел в небо, где снова появилась стайка самолетов и снова полыхнули молнии, самолеты кружили, ныряли друг под друга, стреляя и почему-то снижаясь. Мать крикнула Бенутису, чтобы бежал в землянку, поманила Пранцишкуса:

— Пранцишкус, скорей в землянку… Скорей в землянку… О чем ты думаешь?

Когда мать спустилась в землянку, Бенутис прильнул к лазу, ему хотелось хоть немножко посмотреть, что творится в воздухе, сквозь стрельбу он изредка слышал:

— У-ру-рур, у-ру-рур.

Это ворковал старик Пранцишкус, который все еще стоял на тропинке возле клеверища и глядел, приставив ладонь к козырьку картуза, на воздушный бой.

На этот раз самолет, пуская ленту черного дыма, упал в той стороне, где была железная дорога. Раздался оглушительный взрыв — видно, этот самолет вез бомбы.

Старик Пранцишкус все стоял на месте и ворковал без передышки.

— Пранцишкус, почему в землянку не идешь? Такая пальба…

— А на что мне землянка? Я все жду, когда на голову сядут, гляжу в небо, а они все мимо да мимо…

— Да будет тебе, Пранцишкус.

— А они все мимо, все не сядут… — И Пранцишкус приближается, не замолкает его воркование. Когда он останавливается, Бенутис видит, что ноги старика потешно дрожат в коленках, — ног-то, по правде говоря, и не видать, трясутся белые посконные штаны.

— А ты, Бенутис, дуй в погребок, как только начнут пулять, сразу дуй, — говорит Пранцишкус, перестав ворковать.

— Я тоже не боюсь, — говорит ребенок.

— Не обязательно бояться, а вот остерегаться надо. — Пранцишкус садится на лавочку под окном, где ночью, в тихое время, любит лежать собачонка.

В это время Бенутис замечает, что от поместья, прямо по полям, мчится всадник. Вначале ребенок еще молчит, однако всадник несется прямо к ним, так что следует предупредить мать и Пранцишкуса.

— Всадник вот скачет…

— Господи! — голос у матери испуганный, а Пранцишкус смотрит выцветшими голубыми глазами на всадника и придерживает руками коленки, чтоб не дрожали.

Бенутис и мать вылезают из землянки и идут во двор.

— Солдат, — наконец-то решает Пранцишкус, и вскоре на хутор и впрямь въезжает верхом солдат. Лошадка у него низенькая, немчик тоже небольшой, сидя в седле, одной ногой он почти касается бревен, сложенных небольшой кучей, а лошадка взмылена, тяжело дышит, с узды свисает пена. Немчик спрыгивает с лошади, ведет ее через калитку к старику, потом обратно на середину двора, разворачивает, подтаскивает к бревнам, пытается вскочить в седло, снова подводит лошаденку поближе, мать тоже рядом, все глядит на немчика, а тот на них, потом куда-то над крышей; накинув повод лошади на штакетину, сам подбегает к избе, смотрит на лес, на дым, чернеющий на севере. Подбежав, снова хватает лошадь, ведет к сеновалу, теперь и Бенутис, и Пранцишкус, и мать видят, что лошадка хромает на переднюю ногу, немчик оставляет ее посреди двора, сам бежит на сеновал, и самое странное, что собачонка не кусается и не лает, дрожит, забравшись в конуру.

Лошаденка стоит как вкопанная, а немчик подбегает к матери и, показывая что-то пальцами, твердит:

— Сено, сено…

Мать пожимает плечами, качает головой, но от испуга и волнения ничего не понимает, тогда немчик, словно обезумев, разевает рот, засовывает пальцы себе в рот, кусает их и кричит:

— Сено, сено!..

— Ой! — вскрикивает мать. — Да он же сена для лошади просит. Сена? — спрашивает, глядя на солдата, а тот кивает головой и придурковато смеется.

Мать бежит на сеновал, приносит охапку сена, бросает лошади, та жует, хоть и без особой охоты, то и дело озираясь, из ее глаз что-то течет — то ли пот, потому что немчик загнал ее, то ли нездоровые у нее глаза. Вдобавок, лошадка то и дело поднимает переднюю ногу, не может ее удобно поставить. Солдат подбегает к старику Пранцишкусу, снова делает всякие знаки руками, Пранцишкус даже рот разевает — хоть убей, ничего не может понять. Тогда солдат отбегает подальше, показывает на лошадь и идет к Пранцишкусу, ужасно припадая на одну ногу.