Мост через Жальпе

Изредка грузовик проносился мимо цветущих деревьев, ветер срывал лепестки, они запутывались в волосах Бенаса, несколько голубых лепестков опустилось на спины спутниц Бенаса.

Словно подгоняемые какой-то посторонней и чужой силой, вдали летели поперек шоссе красные продолговатые птицы.

Спустя некоторое время из крохотного оконца кабины вылезла миниатюрная девочка, она сильно смахивала на Дейму. Девочка, держа в руке розовое ведерко, преспокойно разгуливала над летящим грузовиком, по воздуху направляясь прямо к Бенасу, подойдя, вежливо поклонившись, приказала ему поднять ноги. Девочка грациозно вытащила из-под лавки Бенаса длинное неглубокое корыто, вылила из ведерка жидкость и нырнула обратно в окошко.

Белые свиньи теперь дружно повернулись и двинулись к корыту.

Бенас перешел на ту половину. Посмотрев на свиней, столпившихся у корыта, Бенас опустился на четвереньки и поставил передние копытца на край кормушки.

Когда он сделал это, свиньи радостно зачавкали, и вскоре Бенас ощутил зверский голод, слюнки брызнули изо рта, не выдержав, он ворвался в свиное стадо и стал разгонять их.

Свиньи не сопротивлялись. Чавкая, медленно возвращались они на свои места, а доктор Бенас, оставшись в одиночестве у корыта, стал жадно вылизывать остатки, обсасывать край корыта, стертый свиными пятачками; потом нахлынул такой прилив доброты, что он стал плясать в кузове и ликовать. Даже свиньям неудобно стало держаться на ногах, они покачивались в стороны, а шофер, высунув из окошка кулак, сердито погрозил ему.

Успокоившись, он какое-то время стоял, уцепившись за борт, и глядел на своих спутниц. Свиньи теперь снова притихли, лишь белые чистые хвостики были не закручены бубликом, а опущены, как промокшие под дождем и выбеленные солнцем кнутики.

…Луна покинула их окно. В той стороне теперь была почти черная ночь и смертельная тишина. Словно тени, глядели через стекло оцепеневшие сосны.

— И это все, Бенас? — приглушенно спросила Дейма, тревожно приподнимаясь на локтях и поворачиваясь К нему.

— Еще не все… Хоть меня и обругал шофер, вскоре я опять начал прыгать, ловить руками летающие в воздухе лепестки, я срывал цветы с придорожных деревьев и сыпал их на спины свиньям. Но поездка подходила к концу. Вскоре машина остановилась, шофер велел мне слезть, а я стал просить, нет, умолял, чтобы он повез меня дальше или вернул на место, и потом поехал по этой же дороге, такая славная была поездка… Шофер рассердился, он и слышать об этом не хотел, а потом закричал:

— Черт подери! Разве не видишь, что мы опять вернулись на то место, где я тебя взял? Ни бельмеса ты не смыслишь! — Шофер привстал на ступеньке и, чмокая губами, стал пересчитывать свиней. Я все еще канючил, просил, чтоб повез дальше, уже и мне стало казаться, что никуда он меня не возил, однако он еще пуще разъярился и, трясясь всем телом, заорал:

— Вылезай, гад, а то одну уже сожрал!

Назавтра с самого утра зарядил дождь. На рассвете с юга приползла тяжелая черная туча.

— Ты плаваешь даже в дождь? — спросила Дейма, когда Бенас стал натягивать длинные резиновые сапоги. В старом дырявом свитере он был очень похож на своего отца. Живым Дейма никогда его не видела, только на фотографии, где тот стоял возле рамной пилы, упираясь плечом в толстое бревно. Справа от отца был эконом поместья Шикшнюс, а у ноги примостился красивый пес.

— Надо бы добраться до острова, — ответил он, снимая с гвоздя кепку и прорезиненный плащ. — Тебе не хочется?

— Да такой дождь, Бенас. Я тут посижу, полистаю старые книги учителя, почитаю журналы. Потом, если дождь перестанет, приду в сосняк и позову тебя. Ты приедешь за мной?

— Если только услышу… Знаешь, давай не будем так договариваться, а то у меня жизни не будет, не могу, когда знаю, что непременно придется еще что-то сделать. Оттолкнувшись от берега, я уже буду думать, что надо слушать твои крики или глядеть, когда же ты появишься. Лучше давай не будем договариваться.

— Давай не будем, как получится, так…

Медленно вел он лодку к острову. Странная штука. Сегодня он мог остаться с Деймой, однако не только ежедневная привычка принуждала его. Ему хотелось побыть одному хоть час. Делая все время одно и то же, он чувствовал, что именно это становится своеобразным фундаментом оценки всего сущего. Лишь на озере он хоть на мгновение мог увидеть трезвее и точнее многое из того, что было и что есть, и чего он не мог постичь в толпе. Взмахнув веслом и слыша, как вода плещется о лодку, глядя перед собой и ничего не видя, или наблюдая за чем-то несущественным, доктор Бенас чувствовал, как в него странным образом вливается какой-то большой смысл и радующее тяжкое бремя.