Мост через Жальпе

Если б мне удалось рявкнуть, может, компания носатой и ушла бы прочь, но разве я рявкнул? Самому директору я мог бы рявкнуть, а носатой?.. Заскулил я, как слепой щенок, в моих словах не было ни воли, ни силы. Слова без воли и силы — бессмысленны, им самим стыдно быть слугами в общении между людьми. Хорошо, что она когда-то раньше намекнула про своего отца и назвала его этим некрасивым словом — я этого слова решил от нее не ждать: переплыл через омут, подобно бобру погружая пониже зад, однако на берег поднимался смело, глядя прямо на носатую, почти не видя остальных ее подружек и всей компании криворотого. Казалось, что на мгновение вся эта шайка растерялась, однако только на мгновение. Крепкие руки схватили всех троих девчонок и держали. Теперь девчонки уже визжали. Ладно, визжите, это мне пригодится!.. Я был совсем близко к своей одежде, в беспорядке разбросанной на берегу, уже потянулся, чтобы схватить хотя бы самое необходимое, но в этот миг глаза залепило настоящее коровье дерьмо — один из дружков криворотого безжалостно запустил прямо в лицо лепешку. Бухаясь обратно в воду, я еще успел увидеть, как носатая наотмашь смазала криворотому по лицу, как девчонки вырвались из держащих рук и убежали по тропинке к мосткам через реку.

Криворотый паскудно выругался, однако гнаться за ними не стал. Только теперь я понял, какую подлость они замыслили: может, в десятке мест они заранее приготовили коровьи лепешки; мои старания прорваться на берег были обречены на провал. Дружки криворотого нарочно позволяли выйти на берег, а потом сразу в лицо и в посиневший живот сыпались подготовленные «снаряды».

Я мог прорвать осаду на том берегу реки (если они не успеют по мосткам перебраться и туда), однако сделать это мог только голышом, а до дома было жуть как далеко — топать и топать по лугам да полям. В голом виде в такую дорогу не отправишься, даже если попробуешь красться кустами. А от дома до леса — полукилометровая пустошь… В хорошеньком бы я показался виде… Деревенский Одиссей… Вдобавок, если бросишь одежонку, то и в школу завтра отправишься голышом — приданое у меня было неважнецкое. Я мог, конечно, сдаться. Шайка на берегу этого только и ждала — видел по унылым лицам, что их смелость и решимость уже испарились. Они тоже думали о финале. Ну, подержат еще часок, а толку-то? Надеялись, что я сдамся, что попрошу смилостивиться? Может, кто и мог на это надеяться, но только не криворотый. Он знал меня хорошо. Взмолись я о пощаде, выбравшись на берег, все бросились бы в мои посиневшие объятия.

Я отбивал зубами дробь, потом решил было выбраться на тот берег и посидеть на траве. Но это было бы поражением, сам не знал почему, но поражением. (К какой нелепости ведет юношеский пыл: разве поражение хуже победы? Но это я понял гораздо позже, быть может, еще приведется словом-другим обмолвиться об этом.)

Я повернулся к мучителям спиной и стискивал изо всех сил зубы, чтобы не так громко стучали. Те на берегу приумолкли, уже и они устали, я понял, что не так легко держать в кулаке вервие подлости. Боясь, что я долго не выдержу, не капитулировав, повернулся, поплыл к берегу, где находились эти гады; зачерпнул со дна горсть ила, собираясь швырнуть в глаза криворотому, но опять какой-то дьявол удержал меня, снова что-то показалось не так, ил я швырнул в воду, выскочил на берег и бросился к криворотому. Кажется, ударил его по шее сильно, он пошатнулся и пригнулся к траве, упираясь руками в землю и сделав своеобразный «шпагат». Только это я и успел заметить: несколько рук схватили меня, кулак одного вскинул к небесам мой подбородок, другой уже примерился пнуть меня в самое больное место. Криворотый снова стоял прямо, схватился было за щеку, тут же понял, что этого делать не следует, поэтому приближался к нам с опущенными руками. Я старался вырваться из держащих меня рук, но это не удавалось — их было много, вдобавок, торча в воде, я совсем обессилел.

— Отпустите к черту, и пошли! — сквозь зубы процедил криворотый и, не говоря больше ни слова, свернул на тропу, по которой недавно ушла носатая со своими подружками. Один из шайки криворотого — это был самый слабый человечек — уходя левой ногой пнул мою одежонку.

Усевшись на берег омута, я посмотрел на мутную воду и почему-то еще раз плюхнулся туда — может, хотел побыть в ней уже по своему желанию, по собственной воле; потом спокойно выплыл, не спеша оделся и ушел по тропе, по которой довольно давно удалились они.