Мост над бездной

— Превосходно. Благодарю вас. — Для большинства людей это стало бы лишь вежливой неискренней фразой. Созомен же явно имел в виду то, что говорил — то была одна из черт его характера, производившая большое впечатление. Он кивнул Ршаве. — Вам все еще предоставлено слово.

— Благодарю. — Ршава обвел взглядом Собор. — Повторяю, более половины империи для нас потеряно. И еще я скажу, что отвоевать эти земли будет трудно, а вероятнее всего — невозможно. Подумайте, скольких священников и прелатов сейчас нет с нами, потому что их города оказались захвачены хаморами.

Я могу часами говорить об убийствах и жестокостях, которым варвары подвергли народ Видесса, и это несмотря на бесчисленные молитвы о благодарении и спасении, которые наши соотечественники возносили владыке благому и премудрому. Я знаю, о чем говорю. Я сам провел множество служб, призывая Фоса спасти верующих в него, не допустить их гибели от рук дикарей, не знающих его. Да, я проводил эти службы, и много ли они принесли нам пользы? Совсем никакой, что ясно любому, ибо я видел и то, как хаморы разбойничают в Скопенцане. Видел, как они убивают. Видел, как они насилуют. Видел, как они грабят. Но я не видел ничего, что заставило бы меня поверить в то, что владыка благой и премудрый хоть как-то их сдерживает.

А как вышло, что они вообще смогли проникнуть в империю? Может быть, их пригласил владыка благой и премудрый? Кто-нибудь из вас думает так, братья священники и прелаты, монахи и аббаты?

Он подождал. Никто не признался. Лишь тишина отразилась от образа благого бога на куполе. У Ршавы зародилась надежда, что эта тишина предвещает бурю. И в этой предгрозовой тишине он продолжал:

— Вы знаете также как и почему варвары пришли в империю. Мятежник опустошил приграничные форты, оголив границу ради того, чтобы лучше сражаться с автократором. А как дикари добились таких успехов, оказавшись в империи? Так ведь это автократор призвал городские гарнизоны, чтобы лучше сражаться с мятежником. Скажите же, святые отцы: это правда или я пытаюсь вас обмануть?

Ршава снова сделал паузу. И вновь никто не крикнул, что он лжец. И обвинений за беспристрастную критику Малеина и Стилиана он тоже не услышал. В этой гражданской войне виновных хватало. Никто, если он не слепец, не мог в этом сомневаться.

Не услышав криков, Ршава заговорил дальше:

— Мы должны спросить себя, что все это означает, не так ли? Значит ли это, что владыка благой и премудрый действительно печется во благовремении, дабы разрешилось великое искушение жизни нам во благодать? А если значит, то как мы это ощущаем?

Еще одна пауза. Снова тишина. Возможно, собравшиеся церковники Видесса задумались. А вдруг они просто решили, что Ршава сумасшедший? Как бы то ни было, никто не попытался возразить. И Ршава продолжал:

— Я считаю, святые отцы, что любое объяснение этих событий, включающее Фоса, включает также и сильное искажение фактов в угоду предвзятым мнениям и представлениям. Я не утверждаю, что эти мнения постыдны, как раз наоборот. Но я заявляю, что к понятиям и представлениям, которые не соответствуют фактам, следует относиться с подозрением.

То, что кажется мне истиной, может быть — и есть, — менее приятно для рассмотрения и обсуждения. Но делается ли оно из-за этого менее истинным? Как можно объяснить события двух последних лет лучше, чем наиболее очевидным образом? Мы столетиями почитали владыку благого и премудрого, но что он сделал для нас? Хоть что-нибудь? А если и сделал, видно ли это? Зато деяния его оппонента даже слишком видны, к сожалению. В таком случае разве не является истиной то, что Скотос сильнее Фоса?

Ну все. Он это произнес. Ршава ожидал, что над его головой разразится буря. И на сей раз долго ему ждать не пришлось.

— Еретик! — кричали священники и прелаты, монахи и аббаты, и это было еще самым мягким обвинением. Популярным вариантом стал «Мерзкий еретик!»; ему почти не уступал «Отступник!». Многие предпочли «Скотосопоклонник!» и «Грязный скотосопоклонник!». Некоторые, более хитроумные, сочинили и непристойные вариации на эту тему. Другие, не столь изобретательные или более разгневанные, просто ревели, уподобившись скопищу диких зверей.

Ничего иного Ршава и не ожидал. Да, надеяться на лучшее он мог, но ожидать — нет. Однако никто не набросился на него с кулаками. Наверное, Созомен произвел на всех не меньшее впечатление, чем на Ршаву.

Но хотя они и подчинились запрету патриарха на насилие, они не успокоились, когда он попытался их утихомирить. Похоже, им требовалось выпустить накопившийся гнев. Если бы они удерживали его в себе, то просто взорвались бы.

К удивлению Ршавы — и, наверное, к удивлению всех, находящихся в Соборе, — патриарх достал с полочки под кафедрой рожок и поднес его к губам. Прозвучала долгая, не очень мелодичная нота. Звук пронзил какофонию голосов, после чего на несколько секунд воцарилось нечто близкое к тишине.