Мост над бездной

Но он проснулся — и начал возносить молитву Фосу в благодарность за то, что благой бог дал ему сил пережить долгую и холодную ночь. Знакомые слова застревали в горле, словно они там замерзли. Что сделал благой бог для Ршавы, для Скопенцаны, для Видесса? Насколько прелат мог судить, ничего. Нет, царящий вокруг хаос — наверняка работа Скотоса.

«Так мне что, следует теперь восхвалять темного бога?» Он отшатнулся от черной мысли, как отпрянула бы от скорпиона степная лошадка. Но, засев в голове, эта идея уже отказывалась уходить.

После завтрака, ничем не отличавшегося от ужина, Ршава поехал дальше. И вновь ему хотелось оставить у каменной ограды идею восхваления Скотоса. И вновь ему пришлось везти ее с собой, независимо от желания или нежелания. «Если я доберусь до столицы, сколько к тому времени наберется мыслей, от которых мне захочется сбежать?»

Но какой у него имелся выбор? Если Ршава не попытается добраться до столицы, то что ему делать? Единственная альтернатива, пришедшая в голову, — броситься с обрыва. Тогда он будет свободен от мира, а мир освободится от него.

Он покачал головой. Для этого решения он слишком горд — и слишком боится того, что произойдет, если он ступит на Мост Разделителя с душой, все еще запятнанной недавними грехами. Нет, ему остается только ехать дальше, в город Видесс.

И к тому времени, когда Ршава туда доберется, ему будет что сказать, и даже немало сказать, горделивым и умным богословам, никогда не высовывавшим носа за стены имперской столицы. Они видели мир в одной перспективе, видели его таким сотни лет. А у него теперь имелась иная точка зрения — по его мнению, более правдивая.

Они не захотят его слушать. В этом прелат не сомневался. Эти высокомерные ничтожества уверены, что знают ответы на все вопросы. Но если он покажет им правду, если ткнет в нее носом, как они смогут ее отрицать? Посылая его в Скопенцану, они знали, что он умелый богослов. И опыта ему требовалось набраться не в этом, а лишь в том, как управлять храмом. Что ж, теперь у него есть и этот опыт, и кое-что в довесок.

— Да, и кое-что в довесок, — сказал он степной лошадке, на которой ехал.

Та не обратила на его слова внимания. Но столичные прелаты и священники обратят. Никуда они не денутся. Даже вселенский патриарх. О да. Даже он.

* * *

Через два дня Ршава въехал в город Кибистра. По дороге он проклял шайку хаморских налетчиков, решивших на него напасть. Он разделался с ними по очереди. Когда из седла выпал первый кочевник, остальные, наверное, решили, что у него припадок или нечто в этом роде, и поскакали дальше. Потеря второго товарища их тоже не остановила. Но когда третий умер сразу после того, как Ршава наставил на него указательный палец, остальные развернули лошадей и помчались прочь быстрее, чем скакали к нему. Ршава свалил четвертого, когда они уже спасались бегством, — скорее из азарта, чем по любой иной причине, — и позволил остальным скрыться.

Кибистра была крупнее Цаманда. Здесь, в провинциях, она считалась городом, но рядом со столицей показалась бы не больше муравейника. Стражники на бурых каменных стенах окликнули Ршаву, когда тот приблизился: любой, кто ехал на степной лошади, заставлял их нервничать. Однако прелат был один и ответил стражникам на видесском, который отличался от их говора лишь столичным акцентом. По произношению Ршавы было нетрудно понять, что вырос он не в захолустье. Стражники у ворот распахнули створки и закрыли их за прелатом, когда он въехал в город.

Один из стражников подсказал, как проехать к гостинице; после Цаманда Ршаве не хотелось ночевать в храме вместе с другим священником. Гостиница оказалась недалеко. В столице над ее дверью висело бы несколько виноградных лоз. Здесь же их заменяла единственная гроздь темного винограда, и та — намалеванная рисовальщиком вывесок. Поблизости от Кибистры виноград не рос: зимы здесь были суровыми, а лето — слишком коротким.

Мальчик — наверное, сын хозяина — принял у Ршавы поводья верховой и вьючной лошадей. Прелат дал ему медяк, в ответ парнишка поклонился и заученной скороговоркой произнес несколько слов благодарности.

Когда Ршава открыл дверь гостиницы, его встретил жар огня, пылавшего в очаге. Прелат торопливо вошел и закрыл за собой дверь, чтобы наружу утекло как можно меньше благодатного тепла. Даже не заговорив с хозяином, он подошел к очагу и встал у потрескивающего пламени.

— Святейший отец! — окликнул его кто-то, сидящий за ближним столом.

Ршава лишь обернулся, так ему не хотелось уходить от огня.

— Кубац! — отозвался он и кивнул магу. — Рад вас видеть. Как и любого из Скопенцаны. Я и не знал, что вы спаслись.

— Клянусь благим богом, святейший отец, я тоже не знал, что вы спаслись, — ответил Кубац. Начало этой фразы видессиане произносили с десяток раз на дню. Однако теперь оно прозвучало для Ршавы как-то странно: будто собеседник ему искусно лгал. — Я едва не погиб, — продолжал чародей. — Когда началось то проклятое землетрясение, мой дом обрушился. И если бы я не успел залезть под стол, крыша раздавила бы меня в лепешку.