Мост над черной бездной

– Он был необычный человек, – сказал Паша, вдруг поддавшись чувству. – Мне жаль, что так получилось.

Адвокат уже достал из стола бутылку французского коньяка и пузатые бокалы.

– Ну, знаете ли… – задумчиво произнес он. – Характер Никиту сгубил. Если уж он вбивал себе в голову, что должно быть вот так, – Андрей Витальевич легонько стукнул по столу бокалом, – то рога всем обломает, но сделает по-своему!

– Человек-паровоз, – сказал Паша, взяв из рук адвоката свой коньяк.

– Да, очень верно сказано! Так, а вы тоже пострадали? Я помню, ранены были, верно?

– Немного. Что ж, светлая память…

– Светлая память.

Седов не ожидал, что столичный адвокат будет столь приветлив, однако теперь предстояло постараться узнать об Олеге побольше.

– Скажите, вы Олега хорошо знаете? Мог ли он убить Артура?

– Убить? А что, есть такая версия?

– Поэтому я тут и нахожусь.

– Вы знаете, я бы не поверил в такую возможность. Олега я много раз видел, разговаривал с ним. Если бы он и убил кого, то только из страха или по неосторожности. А отравить преднамеренно, вытащить на мост – это сделал кто-то с иным характером. И мотив… Месть? Зависть? Нет. Не похоже это на Олега, вот что.

Разговор занял много часов и продлился почти до полуночи. Собеседники прикончили бутылку коньяку, настроение их приняло лирический характер. Андрей Витальевич рассказывал о Перцеве, о том, как они познакомились, подружились, вспоминал разные вещи о нем и его семье. Павел Петрович обрисовал – с юмором и в красках – свое недолгое знакомство с Никитой Львовичем.

На ночевку в дом Перцева адвокат отправил Пашу на такси. Проводил, оплатил, несмотря на протесты сыщика, постоял в дверях подъезда, глядя вслед удаляющейся машине.

Тем временем мысли Седова уже перескочили на темы животрепещущие. Он начал понимать, что в Москву приехал зря. Набрал телефон Элли, она не ответила. Скорее всего, спала или, Пашка недобро прищурился, знает, что он звонит, чтобы поругаться, и не берет трубку.

Потом Павел Петрович вдруг сообразил, что Яна ему так и не позвонила. Не может быть, чтобы, обнаружив записку, она не почувствовала себя задетой. А если Яна не потребовала объяснений, значит, обиделась серьезно. Сейчас звонить ей было поздно, а вот утром, поклялся себе Пашка, он сумеет найти нужные слова.

И тут же эгоистично признался себе в том, что без нее ему легче дышится.

В восемь утра он проснулся от чьих-то голосов. Фрекен Бок спорила с кем-то в прихожей, причем спустя пару секунд Седов расслышал поющий голос Адели.

– Вы совсем обнаглели, – выговаривала посетительнице Марья Ивановна. – Врываетесь в дом ежедневно да еще разговариваете таким тоном!..

Тут дверь в Пашину спальню распахнулась.

– Ах, как же это вы так скоропостижно сбежали! – запела звонким фальцетом гигантская Адель.

Седов, натягивая на грудь простыню, сел в постели и попросил:

– Дайте мне хоть одеться!

– А я привыкла к раздетым мужчинам, – заявила та.

– Выйдите! – скомандовал рыжий сыщик уже другим тоном.

Он бы и при ней оделся, но неприятна была эта напористость. Адель приняла обиженный вид и удалилась.

И снова она поволокла его в свою норку. По дороге завела разговор об Элли.

– Вы вот вчера меня обманули, а Элли очень о вас беспокоилась, звонила. Ей было бы спокойнее, если бы вы у меня остановились.

К позднему завтраку – это снова оказались пельмени – Адель достала водки.

– Вам нужно, наверное, – сказала она.

– Да, надо выпить, – согласился он. – Только один я не пью.

Костюмерша долго отказывалась, но в итоге жеманно пригубила огненной воды, прослезилась, закусила пельменем. Вторую рюмку выпила до дна, уже не стесняясь, и призналась:

– Элли, знаешь ли, женщина сложная. Очень сложная.

– Да?

– Она страшно ненавидит гомосексуалистов.

– Да?

– А то! Ее-то муж стал гомосексуалистом! Я в театре работала костюмером, а он приехал из провинции со своим любовником, стал пробиваться в Москве. Актеришко был так себе, и хоть его любовник и продвигал Андрейку, он застрял в массовке. Фигурка у него… – рот Адели выгнулся презрительной дугой, – не очень! Вроде со стороны этого не понять, но как разденется, так видно: зад широкий, спинка утлая, ручонки короткие. Шить на него приходилось отдельно, он в костюме, сшитом по стандарту, выглядел как корова под седлом.

С любезной улыбкой Паша снова разлил водку, выпил, но только после Адели. На его счастье, костюмерша пьянела на глазах, не умолкая ни на минуту, словно боясь не закончить свои истории об Элли. И как Седов не был рассеян, истории Адели начинали застревать в его голове. Элли странно выглядела в роли гомофоба, провокатора уймы скандалов, направленных исключительно на бедных геев. Паша снова наполнял стаканы, все больше удивляясь, а Адель с трудом выкладывала финальную историю:

– А помню еще день рождения Элли… ужас был какой-то! Ее хотела поздравить одна девушка, то есть парень… – голова костюмерши уже клонилась на ее пышную грудь, – ага, парень. И он говорит ей: «С Новым годом!»… или, там, с днем рождения, что ли?… А она – хрясь его по морде! Хрясь! Хря… хрр…