Мост в белое безмолвие

Самолет идет на снижение. И все-таки - кто он, этот Михкель Фурман? Миддендорф писал: "Согласно программе Академии, мне полагался один-единственный сопровождающий. Они хотели елико возможно ограничить состав экспедиции, тем более что поступившие сведения ставили под сомнение возможность дальнейшего продвижения: во всяком случае, меня предупредили, что в суровых условиях Дальнего Севера каждый лишний член экспедиции может стоить одного градуса широты. Моему единственному сопровождающему предстояло взять на себя какую-то часть работ, разумеется наиболее простую. Таковых в путешествиях подобного рода всегда предостаточно! Мой выбор пал на эстонца Михаэла Фурмана. Он научился препарировать зоологический материал и на протяжении пути проявил такие способности, что я мог доверить ему самостоятельные метеорологические наблюдения. Для этой цели он позднее остался добровольно на одной из наших стоянок на берегу Охотского моря".

И еще одна фраза, из другой книги:

"Точные сведения о жизни и дальнейшей деятельности Ф. отсутствуют" (Эстонская Советская Энциклопедия. т. II стр. 361).

К счастью, это не так.

ВЕЧНОСТЬ ХАТАНГИ

Река эта огромна, почти как море. Она так же недвижна, как и застывшее над ней громадное апельсиновое солнце, и пылает так же нестерпимо. Противоположный, низкий берег кажется далеким, нереальным силуэтом. Трудно понять: утреннее это солнце, полуденное или полуночное?

Я снова путешествую по земле, мой рюкзак лежит на берегу реки; между карликовых берез, едва достающих до колена, натянута бельевая веревка, носки, полотенце и рубашка впитывают тяжелые лучи солнца, а я лежу на земле, лениво курю и даже подумываю, не заварить ли {127} мне кофе ароматный кофе на берегу Хатанги, где лет сто назад посреди этих же кочек сидел Миддендорф, такой же свободный и счастливый, как я. И до него здесь кто-то прошел, и у того тоже был свой предшественник, и так этот ряд уходит в далекое прошлое, беда лишь в том, что мы не всегда умеем читать следы, разбираем их только на бумаге, но не на кочке, которая сейчас согревает мне бок, не в старых песнях и не в языке. Вот где можно встретиться с доброй сотней поколений - многолюдной, шумной толпой они заселили бы всю эту пустынную тундру. Это были бы нганасаны - миддендорфские асьи. По-эстонски елка - "kuusk" (кууск), а на языке нганасан - куа; можно сопоставить еще слово собака: "peni" (пени) - банг. Язык сохранил память о наших общих прародителях. Делаю шаг к самому краю этой пропасти, называемой временем: какая чудовищная глубина! Мне рассказывали, что у нас в Эстонии, на северном побережье озера Выртсъярв, живет крестьянская семья, помнящая Северную войну - не по бумагам, а по опыту своих предшественников, семейным преданиям. Это кажется невероятным, но почему бы и нет? Всего два с половиной века. Здесь, на этом тихом речном берегу, человеческая память преодолела тысячелетия, пережив и смену климатических поясов, и катаклизмы природы, и социальные бури, размеры которых мы едва ли можем себе представить. А когда снова наступил покой, как-то ранним утром мать впервые сказала сыну: куа. И с этого момента маленький человечек включился в гигантский (но не бесконечный) процесс кровообращения, который через четыреста - пятьсот поколений соединит его с другой матерью. Она тоже сказала "куа" или что-нибудь в этом роде, и это слово мы взяли с собой в наш далекий путь в страну заходящего солнца.

Какая бумага может соперничать с языковой памятью?!

"Я пошел вниз по течению посмотреть на теперь уже почтенные остатки большой лодки - это было судно моего предшественника Лаптева, которое пролежало здесь больше ста лет. Я нашел, что оно сохранилось вполне прилично. Еловые доски свидетельствовали, что родом оно с Лены, а способ постройки доказывал в пользу голландских мастеров" (А. Миддендорф). {128}

Я остановился в деревне посреди улицы поболтать с мальчишками. Кеды, джинсы, свитера - все как в любой русской, эстонской или польской деревне, но при этом смуглые экзотические лица, черные, как вороново крыло, волосы, выдающиеся скулы. Я расспрашивал ребят, как пишутся нганасанские слова. Каждый раз они начинали яростно спорить, как правильно записать тот или другой звук, а когда приходили к решению, удовлетворявшему всех, кто-нибудь один диктовал мне. Я записывал слова на сигаретной коробке, сейчас переписываю их в свой дневник. Мальчишки стыдились своих споров, один пояснил мне:

- Я не учился писать на родном языке. Пишу по-английски, по-немецки, а вот на своем родном не умею.

- Ну, а дома на каком языке ты говоришь?

- Дома - понятно, дома мы говорим на родном.

- Родной язык нужно знать.

- Еще бы, не звери же мы. Приезжайте весной на оленью охоту, тогда увидите, что мы умеем.

Он помолчал, потом неожиданно добавил:

- А деремся мы здорово. Вот сейчас я пойду к аптеке драться.

- Драться? Зачем?!

- Как зачем! Начнешь что-нибудь объяснять, кто-нибудь с тобой не согласится, станет спорить, вот и возникнет, как говорится, конфликт, ну, и влепишь затрещину.