Мост в белое безмолвие

Та космическая ностальгия, которую я почувствовал в книгах первопроходцев, встречается у современных фантастов. Космические пришельцы поддерживают дружественную радиосвязь с жителями Земли, но встретиться на Земле им не удается, хотя обе стороны стремятся к этому. Если же встречаются, то только в результате необычайно остроумных хитросплетений сюжета, ибо обычно они не узнают друг друга: пришельцы оказываются слишком малы или прозрачны или находятся в жидком состоянии. Иногда я с удивлением спрашиваю себя, почему научная фантастика не направила острие своего копья в прошлое: ведь оно намного фантастичнее нашей реальности и одновременно куда реальнее нашей фантастики. Мне не случалось читать ни одного исторического романа, герой которого рассуждал бы о строении мира по системе Птолемея или верил бы, что Земля плоская и, следовательно, корабль, плывущий вперед, может опрокинуться через ее край. Я далеко не уверен, что мы вообще способны воссоздать такую картину мира, что мы сможем, например, зная фактическое положение дел, понять душевное состояние Отера*, отправившегося в 875 году в свой знаменитый поход на Север. Чтобы ощутить ту зияющую смертоносную пустоту, которую чувствовал он по обе стороны корабля, надо, наверно, взобраться на древнюю стену монастыря Пирита в Таллине, завязать себе глаза и осторожно идти вперед, ощупывая пальцами ног пространство перед собой. Действительность всегда сложнее любого эксперимента, они настолько несравнимы, что опыт порой превращается в отрицание действительности, если не в ее противоположность. Отер не мог знать, что этот головокружительно узкий мост не рухнет под его ногами или позади него и что на другом конце мореплавателя ждет не пустота, а берег, где тоже говорят на языке саами или финском. Неизвестность - бесконечна, знание - окончательно, недвусмысленно и просто. Незнающему легче прикинуться знающим, чем знающему притвориться, что он ничего не знает. Мы не {17} умеем сознательно отключать отдельные участки нашего мозга, как лампы в слишком ярко освещенной комнате. Часть сведений мы получаем уже в детстве, и они так же неотделимы от нас, как опыт земного притяжения. Мать наказывает пятилетнему Кристьяну: "Играй возле дома, не уходи далеко, скоро Март вернется из школы!" Кристьян доверительно соседской тете: "Как же я могу уйти далеко, если Земля круглая?" Но он может и не верить в это. Тогда результатом будет фраза: "Я не верю, что Земля круглая". Никогда он не скажет: "Мир таков, каким он мне в данную минуту кажется". Впрочем, это последнее предложение тоже неточно, ибо его уже коснулось представление о мире, отличном от видимого. Я знаю, что архипелаг Северной Земли, который от северной оконечности Азии отделен знаменитым проливом Вилькицкого, был открыт 21 августа 1913 года, но когда я сегодня читаю, как Нансен или Толль плыли через этот узкий, полный опасностей пролив, который они считали открытым морем, я чувствую, как на спине у меня невольно напрягаются мускулы. Все это наводит на скептические размышления. Сможем ли мы вообще когда-нибудь вжиться в процесс открытия? И восстановить прошлое хоть чуточку реалистичнее, чем воображаем себе будущее?