Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве

Маневр удался лучшим образом. Скрывшись за углом, ринулись по каменным ступеням в спасительный мрак питейного заведения. Шум и гам, табачный дым, на осклизлых столах чешуя от воблы, сухарные крошки, рассыпан моченый горох. Заняли пустое место: удачно попалось — возле окна. Отсюда, нз подвала, видны только ноги прохожих, но если встать на лавку — взгляду открывалась вся площадь. Костик Норинский, как самый молодой, проворно взгромоздился, однако тут же отпрянул от окна:

— Стоит, подлюга, озирается… Не знает, куда бежать.

— Пускай себе, — Федор Афанасьевич обрывком газеты сдвинул на край стола мусорную мелочь. — Заказываем пиво… В подвал не сунется, а после чего-нибудь сочиним…

В углу портерной, закинув ногу на ногу, на табуретке восседала испитая личность в кумачовой рубахе с мандолиной. Жалобные звуки инструмента заглушались пьяными голосами, никто не слушал, а он играл-поигрывал, отрабатывая, согласно уговору с хозяином, свою дюжину темного баварского — плотного напитка с густой пеной. Буфетчик у стойки, отмечая время по часам с кукушкой, чтобы не сразу вылакал да играл подольше, через определенные промежутки посылал к музыканту полового и показывал издали растопыренные пальцы: вел кружкам строгий счет. Получив очередную порцию, испитой поднимался с табуретки, левую руку с мандолиной заводил за спину, а правой, бережно держа высокую кружку под донышко, подносил ее к заранее вытянутым губам, сдувал ошметья пены на грязный пол и, закатив от удовольствия глаза, медленно впитывал горьковатую влагу. Половой, переминаясь, терпеливо ждал конца ритуала, затем возвращал посудину буфетчику, и все повторялось: надрывно стонала мандолина, никто не слушал, хлопала входная дверь, на ступенях крутой лестницы сквернословили подвыпивше мужики.

— Ну-ка зыркни, Костик, — попросил Афанасьев, когда перед каждым возвышалось по две пустые бутылки.

Норинский вспрыгнул на скамью, покрутил головой:

— Кажись, ушел. Не видать.

— Славно, — удовлетворенно вздохнул Федор Афанасьевич. — Посидели, отдохнула, пивком побаловались… Пора и честь знать.

Поднявшись из подвала, еще раз внимательно осмотрелись: филера след простыл. Пересекли улицу, постояли на остановке — спина к спине, чтобы обзор вкруговую; дождались конку. Через две станции окончательно убедились: день кончается благополучно, вывернулись. Публика входила и выходила, а усатый господин в клетчатом сюртуке больше не появлялся. И сразу повеселели, напряжение схлынуло. Заговорили облегченно, хоть и вполголоса, чтобы в чужие уши не влетело.

Обвели паразита! — радовался Костя.

— Поди, считал — мертвой хваткой вцепился. — Алексей Карелин выходил из конки первым — надо было проведать Веру; стал прощаться, пожимая руки. — А сейчас, наверное, перед начальством ответ держит — не смог углядеть, ваше благородие, их — много, я — один…

— Всыплют ему, определенно! — Норинский никогда еще не попадал в подобные переделки и был поэтому особенно возбужден. — Знай наших! Побегал попусту…

Напрасно радовались, полагая, что Ксенофонт Елохов остался с пустым интересом перед дверью казенного дома на Гороховой. Не знали они Рыбу, недооценивали его упорства и фанатической преданности престолу…

Правда, был нынче момент, когда Елохов дрогнул и даже на минутку растерялся, но было это вовсе не на площади неред портерной, а значительно раньше, еще в Емельяновке.

Зимой по выясненным квартирам брали народовольцев, студиозов всяких, так более десятка за раз не попадалось. Понятное дело, на вольной волюшке, в лесу, могло собраться и пятнадцать человек, и двадцать, и даже двадцать пять; такое многолюдье Елохов допускал. Однако, когда из лесу во все стороны потекли мастеровые, Рыба глазам не поверил: не меньше сотни их было, а то и поболее. Вот тут Ксенофопт Степанович на миг испугался, спрятался за изгородью. От неожиданности дрогнул, такое простительно. Благо никто не свидетельствовал его конфуза.

Своим подручным Елохов определил позиции, как только прибыли на место. Одного пустил краем поля, видневшегося из Емельяновки; другому велел обойти лес справа, чтобы проследить тех, кто выскочит на шоссе через заросли ольховника, минуя выгон. Оказалось, умно распорядился. Как и предполагал, некоторые из наблюдаемых пошли полем, другие ринулись напрямик по мелколесью, а третьи выбрали дорожку, по которой пришли: через Емельяновку.

Разрабатывая диспозицию, Елохов наказывал своим: не метаться, за двумя зайцами не бегать; выбрать кучку покрупнее и держать след до конца. Преодолев минутную растерянность, отсидевшись за изгородью, сам действовал таким же способом. Наметил для слежки группу, заприметил, кто и во что одет. И потихонечку пошел…

Внереди, ухватив под локоть давешнюю девицу в цветастом платочке и плисовой жакетке, вышагивал длинноногий парень — под видом ухажера. «Знаем таких ухажеров, — сплюнул Елохов, — только на людях и обнимаются, для отвода глаз…»