Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве

Да, семи пядей во лбу не надобно, чтобы попять — в разгроме «Рабочего союза» без предательства не обошлось. Спасибо Калашникову, поостерег… После разговора с ним Федор изменил поведение: случайных знакомств чурался, выхода на комитет не искал. Не хотел рисковать, связывая судьбу с незнакомым подпольем в чужом пока еще городе. Московская ошибка была свежа в памяти, он верил больше себе — своему опыту, своему умению разбираться в людях. Сколотить кружок, отобрав ребят строго, по меркам Петербургской организации, и работать самостоятельно — это единственное, о чем теперь думал. Таких бы вот еще ребяток, как Сеня Балашов и Евлаха Дунаев… Уже платят два процента от заработка. Когда сказал им, что деньги пойдут на покупку нелегальной литературы, Семен вскинулся: «Почему именно два процента? А ежели хочу сверх того?»

Пришлось объяснять, что можно и больше — по желанию, а два процента, коли признают себя социал-демократами, обязаны… Хорошие хлопцы. За этих, если беда стрясется, и пострадать не жалко. А за чужие грехи в тюрьму не хочется. Голову согласен заложить: где-то вблизи «Рабочего союза» притаился провокатор… Опять же собственного «приданого» полон сундук. Догадывался, что состоит у полиции на особом учете. Слежки не замечал, однако чувствовал — глаз с него не спускают. И точно, вскоре получил тому нечаянное подтверждение…

Однажды утром, только-только включили трансмиссию, едва успел сдвинуть широкий ременный привод в рабочее положение и запустить челнок, вдруг подбежал мастер.

— В контору-у! — крикнул на ухо сквозь треск станков. — Дмитрий Геннадьич требует!

Вызов к Бурылину не предвещал добра. «Наверное, выгонит, — думал Федор, сходя по железной лестнице со второго этажа. — Спохватился, что пригрел неблагонадежного…»

Ио Дмитрий Геннадьевич еще разок приятно удивил. Встретил, правда, хмуро, выдержал у двери, как и полагается хозяину, однако сказал такое, за что Федор готов был поблагодарить.

— Не знаю, бгатец, в чем твоя вина негед властями, меня запгашивали аж из губегнатогской канцелягии! Я ответил, что ты один из самых стагательных габотников, всегда тгезвый и аккугатный. Цени мое довегие… Надеюсь, не пгидется сожалеть о сказанном? Ступай и хогошенько подумай…

Ай да Дмитрий Геннадьевич! И сколько же в человеке бывает намешано всякой всячины! Подлость и благородство соседствуют, как птенцы в одном гнезде…

Прошлым летом правительство приняло закон о сокращении рабочего дня. Ивановские промышленники чтобы как-то возместить грядущие убытки, с нового года отменили двадцать два праздника: трудиться, мол, так и быть, станете поменьше, но и отдыхать поскромнее… Ну, конечно же, поднялась великая буза.

— Апостолов Петра и Павла хозяева не признают! — кипятился, бегая по этажам, Спиря Тарасов, вислогубый парень из отбельного цеха. — Постоим за святых!

В один день волнение охватило двенадцать фабрик. Полицейские заметались, из Владимира пригнали две сотни казаков… А Бурылин, хитрец, что удумал: приказал ночью не тушить огней и вхолостую крутить станки — дескать, у него производство в ходу. Утром сбежались переполошенные ткачи, никому не хочется терять место, коли нашлись выродки, которые потихоньку от всех продолжают работу. Дмитрий Геннадьевич стоял у ворот, помахивая листком бумаги:

— Новые пгавила пгиняты!

Самые доверчивые обрадовались, пошли по цехам.

— Хоть бы поглядели, что в бумаге, — шепнул Федор растерявшемуся Тарасову. — Фабричный инспектор должен подписать…

Спиридон, поборов робость, подступился к Бурылину: покажи! А тому и крыть нечем, листок чистый, без единой буковки. Хотел на пушку взять, начнут, мол, работать, обратно с фабрики не пойдут. Спиря беспомощно хлопал глазами — слишком уж возмутителен обман. В толпе озлобленно загалдели. Бурылин испугался, скомкал бумажку:

— Пошутил, бгатцы…

Тарасов пришел в себя, заорал, размахивая руками:

— Мужики, возвертайтесь! Хозяин пошутковал!

Хороши шуточки. Три недели потом бастовали. И все-таки добились своего — праздники отстояли… А Федор в то утро и понял: на любые каверзы способен Дмитрий Геннадьевич; все время ждал для себя неприятности, думал, не захочет Бурылин держать «политикана». А оно, вишь, как обернулось: перед губернаторской канцелярией выгородил и, мало того, предупредил о негласном надзоре. И Спирьку Тарасова, между прочим, не тронул, зачинщиков полиции не выдал…

После стачки Афанасьев хорошенько примерился к Спире, решил, что подходит для подпольной работы. Взять его в пристяжку к Семену и Евлампию, Калашникова взбодрить — считай, кружок… Но Тарасов повел себя непонятно. В разговоры охотно вступал, рассуждал смело, однако сближаться не спешил. Похоже было, что сам присматривается к новичку. В «трезвой чайной» подсел с Пашей Курочкиным, изможденным пареньком, видать чахоточным; начали расспрашивать, откуда приехал, зачем, долго ли собирается жить в их городе. Многозначительно переглядывались, нагоняя на себя важность.

Дня через три Федор встретился с Калашниковым.

— О котором комитетчике намекал, Тарасов, что ль?

— Он самый…