Мост в бесконечность. Повесть о Фёдоре Афанасьеве

Опасался предательства, но любопытство победило — очень уж хотелось взглянуть, что за комитет. Сыграл в открытую, предложил Спиридону почитать «Манифест Коммунистической партии», благо получил из Петербурга от Алексея Карелина восемь экземпляров.

— Тут, голубь, все написано. Поизучаешь, будешь знать в другой раз, как с хозяином держаться.

Спиря растянул вислые губы в широкой улыбке:

— Вот оказия! Знал ведь, что ты свойский мужик! А они не поверили — старый, мол, для этих дел…

— Кто они? И для каких таких дел? — притворно осердился Федор. — Ты берешь брошюрку или нет?

Спиря воровато оглянулся:

— Как стемнеет, приходи на Заднепрянскую улицу. Найдешь дом Косульникова, у калитки обожду… А книжечку непременно возьму, чтоб нос кое-кому утереть!

Вечером все и разъяснилось. В покосившейся избенке Афанасьева ждал чахоточный Курочкин, а с ним еще несколько: электрик Николай Грачев, слесарь из механической мастерской Тимоша Гужов — этих немного знал по «трезвой чайной», — четвертый же вовсе незнакомый, мордатый, с полицейскими усами, назвавшийся Иваном.

Пригласили в красный угол, а разговор не вяжется. Сидят нахохлившиеся, настороженные. Курочкин снова затянул пустопорожнюю волынку: нравится ли у Бурылина, с кем успел подружиться…

— Тебе разве про это интересно? — усмехнулся Федор. — Ты ведь хочешь узнать, случайно у меня оказалась вещица, которую Спире отдал, или не случайно.

Обалдело заелозили по лавкам; Курочкин двинул кадыком.

— Ну так отвечу: не случайно. Кондратьева из вас кто-нибудь знал? Питерского студента?

— Федора Алексеича! — радостно встрененулся Тимоша Гужов. — Да мы с ним до последнего дня!..

— Ну, а я, можно сказать, с первого, — улыбнулся Федор. — Еще с брусневских кружков…

В общем, оказалось, перед Афанасьевым третий по счету комитет «Рабочего союза» в полном сборе. По собственной воле взяли на себя ношу, желания много, умения маловато.

— Мы на обломках построим повую организацию! — щеки у Курочкина лихорадочно горят, глаза поблескивают. — Посадят нас, придут другие! Будем работать и работать!

— Помоложе был, так же рассуждал, — охлаждая непомерный его пыл, буркнул Афанасьев. — А нынче думаю — арест революционеру не украшение. Если много арестов, стало быть, в хозяйстве недогляд. А работа, что ж, всякая бывает… Воду лопатой черпать тоже работа.

Должны бы понять намек — нет, не поняли. Лопочут о своих делах, фамилии называют, подробности всякие. Несмышленыши, прости господи… Ну, рассказал им кое-что о Петербургском подполье, о прохоровской стачке, которую сладили по собственному усмотрению. Словом, о прошлом, нынешнего не касаясь. И в комитет войти отказался, чем сильно обескуражил Курочкина, предполагавшего, что Федор станет проситься в их компанию.

— Не обессудьте, ребятки, вровень с вами не потяну. — Афанасьев прикрылся своей немощной внешностью, как щитом. — Ежели понадоблюсь что-нибудь присоветовать, не откажусь. А в упряжку не годен.

До ворот Афанасьева провожал Спиря Тарасов. Федор словно бы невзначай спросил:

— Это кто у вас — мордоворотистый, с усами?

— Ванька Косяков. — В темноте услышалось, что Спиря улыбается. — Еще с кондратьевского кружка в организации…

— На городового смахивает.

— А он и был полицейским! — Спиря хохотнул. — Это уж Кондратьев его на свою дорожку поворотил. Бросил полицию, подался на фабрику…

— И вы ему верите?

Голос Спиридона сделался жестким:

— Косяков мужик правильный. Без фальши.

Не хватало, чтоб очутиться в ранжире с полицейским! Ои, может, снаружи бывший, а середку-то копнуть — фараон… Нет, трижды правильно сделал, отказавшись от участия в комитетских делах. Из-за него, наверное, провалы и следуют один за другим. Удивительно еще, что не до конца вытравили этот «Рабочий союз».

— Вот что, Спиря, — сказал, прощаясь, — ежели возникнет нужда, на фабрике найдешь. Но для всех остальных меня нету. И советую вам за Косяковым присмотреть…

Тарасов ничего не ответил, хлопнула калитка: ушел. Потом, правда, на фабрике, чаще всего в обеденный перерыв, иногда ухмылялся:

— Не надоело прозябать? Может, пора объединяться?

— Нет, — отвечал Федор, — время не настало, погодим…

— Чего годить-то? — горячился Спиря. — Пока рак свистнет?

— Кто уж там свистнет, не знаю, — хмурился Федор, — но, думаю, кто-нибудь свистнет… Косяков как поживает?

— Ивана не тронь! — резал Спиря с плеча.

Так и отдалились друг от друга. Маевку в том году группа Афанасьева провела отдельно от комитета, стакнувшись с малочисленной, но бодрой социал-демократической организацией Кохмы, фабричного поселка, расположенного неподалеку от города. «Рабочий союз» собирал своих в Николин день, девятого мая, возле деревни Талицы. По слухам, набралось у них человек двадцать: тихо поговорили, разошлись без песен. Афанасьев же отметил праздник рабочей солидарности, как положено, первого мая. Привел Балашова, Дунаева, Калашникова; пришли кохомские ребята. Послушали его доклад о первых Петербургских сходках, о том, как проходят майские демонстрации заграничных товарищей. И песни пели — в еловом лесу за селом Пешково было спокойно…