Мосты

К тому же солнце палило беспощадно. Жаркие его лучи слепяще играли на маковках собора, пытались совсем иссушить чахнущую парковую зелень. По городку бродили головокружительные запахи осени. Из открытых погребов несло спелыми дынями, арбузами. Дворы, где без устали дымили летние печурки и жужжали примусы, окутывали пряные облака, поднимающиеся над жареными баклажанами и сладкими перцами — гогошарами.

Нигде от этого не укроешься! Нехотя вышел я из парка. Тенистые тропки, отороченные хмелем и сиренью, вели меня от тишины к многолюдью. Надо было заглянуть в какую-нибудь лавчонку, взять сахару к чаю, а если еще что останется от трех рублей, привезенных мне из дому бадей Василе, тогда и халвы купить.

По дороге встретился мне коротышка, сын донбасского шахтера.

— Куда путь держишь, Гномик?

— На почту.

— Ужас! Опять посылка с сахаром из Донбасса?

— Угадал.

Он шел, довольный, впереди меня, то и дело подтягивая штаны: столько сладкого чаю выпил бедняга, что живот его стал похож на арбуз — ремешок на нем не держался.

— Хочешь помочь дотащить?..

— Вообще-то не прочь…

— А я тебе за это — головку сахара…

— Нужен мне твой сахар!

— Сахар как сахар…

— Свекольником от него несет!

— В Донбассе его делают из сахарной свеклы… Совсем не такой, какой вы покупаете, из лошадиных костей… — Он усмехнулся своей шутке все-таки поддел меня! — и вдруг исчез, как и правда гном в сказке.

Я вернулся в интернат. Сделка с пузатым дружком не состоялась. Саратенские ребята вышли мне навстречу. Были довольны, привязали веревку поперек окон и приладили к ней школьный звонок.

— Пусть теперь корова попробует сунуться!

— Молодцы, апостолы! — похвалил их я.

Тетушка Мария как раз сняла деревянную заслонку с кухонного окошка, и вкусный запах еды вызвал оживление. Мы уселись со своими мисками и ждали очереди. Все забыли про мое письмо, но помнили, что мне привезли продукты. И тормошили:

— Эй, Фрунзэ, поди развяжи десаги!

— Нет вкусней жратвы, чем сало с овечьей брынзой и чесноком.

— И с плетеным калачом! — ухмыльнулся поповский сын.

Что было делать? Я хорошо знал, что от гостинцев мало что останется. Но так принято в интернате. Я и сам тоже не был праведником. Лакомился у других, когда перепадало.

Я принес мамины связки, и мы все поделили поровну. Даря подаренное, обретаешь рай. Но сколько надо пройти мостов, покуда попадешь туда!

Мост шестой

1

Когда-то я сторожил арбузы на бахче, и это занятие научило меня счету. Можно сказать, под стол еще пешком гулять ходил, а уже полюбил арифметику. День-деньской, заложив руки за спину, бродил я среди арбузов, как барин, и считал их, пока не сбивался. Если кто и прерывал меня, то это, конечно, Лейба. Он был моим постоянным клиентом. Виноград с кустов он обычно срезал собственной рукой, арбузы — тоже. Я же должен был подобрать ему спелые арбузы и сказать, сколько стоит товар. Определял я зрелость щелчком. Если звук гулкий, как щелчок по голенищу, значит, арбуз поспел, и я его показывал корчмарю. Ни разу не ошибался: гулкий арбуз непременно красен и сладок. Правда, у него бывает высохшая сердцевина…

Словом, я был отличный сторож и непревзойденный мастер счета. Такой, что мама даже собиралась не отдавать меня в школу. Но однажды она похвастала перед корчмарем, какой у нее чудесный сынок. Лейба устроил экзамен — задавал вопросы на сложение и вычитание, умножение и деление. Согнал с меня семь потов. В довершение вдруг спросил:

— А скажи, Тодерикэ, дяде, что тяжелей — пуд перьев или пуд железа?

Я, слава богу, родился в Кукоаре и долго размышлять не стал.

— Пуд железа тяжелей, потому что он железный.

Лейба, лавочник и корчмарь, скорбно покачал головой. Отец сказал:

— Промолчал бы, сошел за умного…

Взрослые судили-рядили и решили:

— Осенью отдадим в школу… Хоть бахчу и некому сторожить.

Много лет прошло с той осени. Лейба закрыл свою лавочку, переселился к младшей дочери в Бельцы, я живу на городских хлебах. Забыл о сапе! Еле хватает сил, чтобы унести на плечах десагу, набитую книгами. Не зря говорят: тяжелей, чем наука, едва ли что сыщется на свете. А началось все с бахчи…

Весна — на каждом клочке земли, в каждом живом существе. Ее тепло разморило меня так, что ноги заплетаются. Только глаза не могут наглядеться. Сколько свежести и отрады в долине возле леса! Ягнят отделили от стада — резвятся, прыгают. Овцы, остриженные, уродливые, бегают от одного кустика травы к другому. Жуют и тут же сзывают своих малышей.

Тропинка пересекает долину, ныряет в лес, затем взбегает на холм. Растущие на нем деревья верхушками уходят в небесную синь. А там, за ними, наше село — пять километров пути. Когда меня мучает голод, расстояние кажется невыносимо большим.

Сегодня мы с ребятами, забыв про голод, смотрели во все глаза на самолеты, севшие в долине неподалеку от нашего интерната. Это были югославские военные самолеты.