Мотель «Парадиз»

Мой собственный вопль РАЗБУДИЛ меня – его эхо все еще металось по комнате. Я весь был в холодном поту, сердце пыталось пробить дыру в грудной клетке. Я смутился, боясь, что перебудил весь отель, но одновременно был готов рассмеяться над абсурдным кошмаром.

Я, наконец, сделал то, что нужно было сделать перед тем, как ложиться: включил светильник и вылез из кровати на холодный линолеум пола, жалея, что не прихватил пижаму (я взглянул на свой живот – просто чтобы успокоиться: нет, никаких треугольных выступов или шрамов); на цыпочках пересек комнату к вертикальному гробу красного дерева, служившему гардеробом, распахнул дверцу и увидел края светло-коричневых конвертов, выглядывающих из открытого кармана.

Я взял толстый конверт с собой в кровать и сел, завернувшись по плечи в одеяло. От конверта пахло накопленной за многие годы пылью. Я извлек рукопись – около десяти страниц, скрепленных старомодной проволочной скрепкой. Бумага была плохая и потускневшая. На заглавной странице значилось:

«Тетрадь», А. Макгау

Я перелистнул страницу и начал читать. Не знаю, чего я ожидал. Какого-то откровения, ключа к тайне Захарии и остальных Маккензи. И на первый взгляд мне показалось, что я нашел его. В записках говорилось о семье Маккензи. Но, быстро проглядев их, я понял, что толку от них немного. Не было и упоминания об убийстве и его последствиях для детей. В общем, это были скорее предварительные наброски литературных героев, чем обстоятельное описание живых людей. Я попробовал перечитать эти четыре наброска, но не смог одолеть даже первых строчек: «Восьми лет от роду Амос Маккензи был отдан в „Аббатство“, приют для бродяг и бездомных…». Мои глаза сами начали слипаться. Проза Захарии Маккензи была великолепным средством от бессонницы.

Я положил страницы на тумбочку, выключил свет и зарылся обратно в шершавое чрево гостиничной постели. Там, зевнув положенное число раз, насколько помню, я заснул своим обычным приятнейшим сном без сновидений.

7

Я снова был дома, и Хелен вовсю радовалась подарку, особенно подписи. Она цитировала ее снова и снова: «Аз не семь я; жаль сказа о мне». Она показала мне то, чего я сам не заметил. На обложке была надпись: «Отпечатал Рбт Джаггардъ, быть продану под гербом Борова, Лондонъ, 1599». Как раз такие совпадения всегда вызывали у нас восторг.

Когда мы занимались любовью в первый раз по моем возвращении, я понял, что больше всего любил в Хелен ее осязаемость. Трогая ее твердые соски, прижимаясь к тугим завиткам волос на лобке, медленно входя в нее, втягивая аромат ее тела, я обучался реальности материи. Мы говорили на нашем собственном интимном языке, произнося слова сплетенными языками.

Потом мы лежали навзничь, глядя в венецианское окно на чистое ночное небо, размышляя, как обычно, о том, какие формы получатся, если соединить черточками точки звезд. Там, на северо-востоке – Большая Медведица? Хелен считала, что это она; я же видел только замысловатую букву Р. Хотя и бывало, что мы спорили, нам всегда было уютно в нашем невежестве, ведь небо за окном, каким бы таинственным ни казалось, было только нашим небом.

Одного я не мог понять. В отличие от прошлых раз Хелен не проявила почти никакого интереса к моей встрече с Изабел Джаггард и тому, что я узнал о смерти Захарии Маккензи. Я несколько раз возвращался к деталям, пытался развить свои теории об Арчи Макгау. Но она, судя по всему, предпочитала обходить эту тему. Когда я сказал ей, что Кромарти надеется вскоре узнать всю правду о семье Маккензи, она не выказала ни малейшего удивления тем, что я не говорил ей о его причастности к делу. Хелен посмотрела на меня так, будто слушала вполуха или вообще не хотела слышать того, что я ей рассказывал. Пока она не посмотрела на меня еще раз и не сказала:.

– Значит, мы уже скоро узнаем, где мы.

Я слишком любил ее, чтобы спрашивать, о чем это она. Я решил, что пришло время съездить в мотель «Парадиз».

8