Motherfuckers. Уличная банда с анализом

Они почти интуитивно осознали сущность кризиса искусства в период 1910–1925 гг.: его содержание, его предвидение всецелого переустройства мира, которое имели в виду еще первые романтики и которое было наиболее злостной (из тех, что случались) атакой на буржуазную цивилизацию. И которое, на самом деле, было глубоко реакционным по причине своей смирительно-рубашечной формы. Литературно выражаясь, это динамит. Но с точки зрения культуры – это один из главных оплотов системы. Дворец Кублахана[9] можно понимать как метафору, как рай на земле, но можно также понимать и как иллюзию, как побег из преисподней, в которой мы уже давно обитаем. Это как посмотреть: проецируя это на повседневную жизнь отдельного человека или на лабиринт всей нашей византийской культуры, где ни одна дорога не ведет в Ксанаду. Что принес кризис культуры XX века, так то, что творческое созидание теперь может быть свободно от формальных уз и перестать воплощать отчужденный, выдуманный и бесплодный мир, преобразовывая свой личный опыт. Как говорил Тцара[10]: «Жизнь и искусство – это одно и то же. Современный художник не рисует, он творит непосредственно». Вот почему Black Mask были более продвинуты, чем софистические Rebel Worker или Resurgence Youth Movement, или даже сам великий Маркузе[11]. С самого начала они стремились к единению слова и дела, теории и практики и по-настоящему пытались, несмотря на все обломы, создать организацию на такой основе.

В то время была лишь одна сила, с которой они могли себя соотнести, – это пост-уоттсовские негры. Негритянский отказ оказался таким же, как их, – своевольным и демоническим. И лишь негры показали себя теми, кто реально что-то ДЕЛАЛ, а не просто сидел на жопе и трепался. Наряду с французскими ситуационистами Black Mask были тогда единственными белыми, кто снял крышку с революционного закипания американских расовых бунтов, осознав их действительно положительное «содержание» (мародерство, поджоги и короткие перестрелки), измеряемое истинным удовольствием и к которому все левые отнеслись как к абсолютному нигилизму. Их цитировали многие газетные шапки: «Временами, посреди бунта и разрушений, превращавших некоторые части города в поле боевых действий, там царила поистине карнавальная атмосфера» (N.Y TIMES. 7/16/67)… «Губернатор Хьюз[12] говорил после осмотра улиц, служивших местом действия восстания: “Но, что больше всего вызвало во мне отвращение – так это та праздничная атмосфера… это все равно, что смеяться на похоронах”» (TIME. 7/21/67). Один репортер из Детройта описывал, как однажды вдруг увидел огромный букет гладиолусов, движущийся среди завалов из обломков строений. При приближении оттуда высунулась голова маленького негритенка и пропищала «Я сексуальный маньяк», а затем он скрылся в опустошенном здании. Что это, как не апофеоз современного искусства: смерть и возрождение.

ДАДА! Что как не дада из всего авангардного проекта построения Утопии в XX веке помогло варварскому, почти стихийному великолепию пылающего Детройта?[13] Игра с огнем – это чисто аристократическая философия. Нерон был пущен по миру толпой полуграмотных ниграс. Black Mask ни у кого не вызывали доверия, только у негров. С белыми ничего не вышло, тем более, что ставилась иная цель – действия, отменяющие границы между искусством и политикой. Они сами валили столбы, находясь между ориентированными в культурном отношении хиппи и политически ориентированными новыми левыми.