— Нормально, — огрызается он, убирая телефон в карман, затем проходит мимо меня к вешалке для одежды.
Я разеваю рот, поворачиваясь и следуя за ним.
— Мы же разговариваем.
— Разговор окончен, — он расстегивает свою сумку-мессенджер, где лежит ноутбук, в который он вечно утыкается, когда клиентов нет поблизости. У него есть защитное покрытие на экране, так что я ни хрена не вижу. Поверьте мне, я пробовала. Взвалив сумку на плечо, он врывается в бухгалтерию и с глухим стуком захлопывает за собой дверь.
Опешив, я стискиваю зубы и смотрю в потолок. Ирония из ироний, мы стояли под омелой.
— Габриэлла! — зовёт Элай.
— Что? — я спешу обратно в главную комнату и вижу Элая. Он сидит в кресле, которое я поставила у газового камина, и держит в руке печенье в форме снежинки. Рядом с ним гигантская стопка «Раскрась Свои Чувства».
— Боже милостивый, — произносит он в равной степени с ужасом и благоговением, когда видит, сколько экземпляров ждут его подписи. — Это много.
Улыбаясь, я протягиваю ему пригоршню тонких черных фломастеров.
— Приготовьтесь раздавать автографы, мистер Голдберг.
Он смотрит в окно магазина на растущую очередь снаружи и бормочет:
— Я надеюсь, что сегодня на матче будет тройной овертайм.
— Зная мою удачу, Элай, так и будет.
***
Несмотря на моё ворчание по поводу этого вечернего хоккейного матча, я не могу удержаться от улыбки, когда мы входим и впервые видим арену. Мне нравится атмосфера — скрежет лезвий по льду, холодный, сухой воздух, наполняющий мои лёгкие.
Волна счастья захлестывает меня, когда я поднимаю телефон, делаю снимок, а затем отправляю его своим родителям.
Я:
Мой телефон тут же издаёт сигнал.
МАМА:
ПАПА:
ПАПА:
МАМА:
Меня передёргивает. Они стопроцентно сидят на противоположных концах дивана и поддевают друг друга ногами, пока пишут это.
Я:
МАМА:
ПАПА:
Я:
ПАПА:
Я:
ЭЭлай берёт меня под локоть, когда мы начинаем подниматься на трибуны, а я сосредотачиваюсь на том, чтобы попрощаться с родителями. Как только он приводит нас к нашим местам, я убираю телефон в карман.
— Извини, застряла в семейном чате.
— Всё нормально, — сидя рядом со мной, он осматривает арену и улыбается, когда замечает Люка. Его улыбка превращается в гримасу, когда Люк вминает другого парня в бортик. — Я не могу поверить, что твой отец занимался этим. Он самый большой плюшевый мишка на свете, а хоккей такой…
— Жестокий вид спорта? — я пожимаю плечами. — Да, это так.
Мой отец, Николай Соколов — один из величайших нападающих, когда-либо игравших в эту игру. На катке он всегда был чистым, пламенным голодом; но вне игры он есть и всегда был самым мягким человеком из всех, кого я знаю. Когда я впервые начала наблюдать за его игрой, меня шокировал этот задиристый мужчина на льду.
Элай пристальным взглядом следит за Люком и говорит:
— Полагаю, мне не следует удивляться. Люк тоже плюшевый мишка, но посмотри на него, — Люк подставляет плечо нападающему другой команды и забирает шайбу, а затем катится к скамейке запасных.
— Подожди, почему Люк уже уходит? — спрашивает Элай.
— Его смена закончилась.
— Он пробыл на льду шестьдесят секунд!
— Меньше. Скорее, около сорока пяти. Звучит не так уж и долго, но это тяжело. Хоккей — это анаэробный вид спорта: ты максимально выкладываешься всё то время, пока находишься на льду, затем меняешься местами с товарищем по команде, переводишь дыхание, пьёшь воду, и только потом возвращаешься на лёд.
— Значит, его не наказывают, — уточняет Элай.
— Нет. Он делает именно то, что должен.
Элай сияет.
— Хорошо.