Мотив убийцы. О преступниках и жертвах

Иван Васильевич Г., 32 лет, русский, из мещан Сергиевского посада. Его отец – фельдшер – пил запоем и страдал туберкулезом. Мать – эпилептичка. Семья жила бедно на небольшое жалованье отца. Из девяти человек детей двое умерло в раннем детстве, а трое – взрослыми, причем один из них от оспы, один – от туберкулеза и один покончил самоубийством. Иван Васильевич учился в Сергиевской гимназии и, дойдя до шестого класса, оставил ее из-за недостатка средств, пытался сдать при округе экзамен на городского учителя за шесть классов гимназии, но провалился. Оставив ученье, он поступил на фабрику Келлера конторщиком и одновременно стал учиться на бухгалтерских курсах, которые и кончил. Но устроиться на бухгалтерскую службу ему не удалось, а места у Келлера он лишился, вероятно, потому, что стал сильно пить. Еще четырнадцати лет он потихоньку начал таскать из аптеки спирт, а во время службы у Келлера пил уже сильно. Лишившись места, он до 1913 года жил уроками, а в этом году был призван на военную службу. С 1914 года по 1916 год он был на фронте, но работал главным образом в канцелярии артиллерийской бригады. Военная служба оставила у него хорошее впечатление: сначала немного жутко, «а потом чувство притупляется». В 1916 году он получил контузию, в результате которой три недели не говорил, потерял ряд зубов, и у него некоторое время было трясение головы и припадки эпилептического характера; все это впоследствии прошло, повторяются только головокружения, но без потери сознания. После контузии он был направлен в Бобруйск в качестве чиновника военного ведомства. При Керенском он был выбран командиром рабочего батальона, который вскоре был расформирован. После октябрьской революции у него начинается бесконечная смена мест: он служил в штабе военного округа в Москве, в земском и городском союзе в 1918 году, в городском совете народного хозяйства, а в 1919 году поступил добровольцем в Красную армию, служил в полевом штабе и в центровоентрудкомиссии. В октябре 1921 года был демобилизован и поступил на службу в наркомпрод. К этому времени относится его первая судимость: он зашел как-то на службу к брату, который поручил ему вынести с места службы партию резиновых подошв. За это он был приговорен тогда к трем месяцам принудительных работ. Нужды он в это время никакой не знал. Еще в 1918 году он женился, и жена его, работая в качестве парикмахера, хорошо зарабатывала. Его семейная жизнь продолжалась с 1918-го по 1922 год, когда жена с ним развелась, по его словам, из-за тещи, с которой он не ладил, и по материальным соображениям. После развода с женой он запил горькую и пил все время. С женщинами он сходился мало, а сейчас половой потребности не чувствует и считает себя совершенно бессильным, прежде же обладал средней половой силой. Начал вступать в связи с женщинами с 15 лет и считает, что всегда был в половом отношении человеком сдержанным, особой пылкости не обнаруживал. Жену он любил и любит до сих пор. Говорит, что за время семейной жизни он избегал даже наркотиков, к которым пристрастился раньше, – алкоголя, кокаина и морфия. Больше всего ему нравится алкоголь. От кокаина у него наступало удрученное состояние и появлялась даже мания преследования; под влиянием кокаина он избегал женщин и становился, по его выражению, как бы деревянным. Кокаин он начал употреблять потому, что в то время нельзя было достать алкоголя. От кокаина он старался отучить себя при помощи морфия, который действовал на него, напротив, возбуждающе. После развода с женой он окончательно предался пьянству. В последнее время – в 1923 году – он служил в Подосинках делопроизводителем в авиационной части и постоянно пил и на свой, и на чужой счет… С упразднением должности лишился места. После этого у него бывали лишь на короткий срок места переписчика и случайный заработок на железной дороге, по нагрузке и разгрузке вагонов. Случалось день-другой и голодать. Однако кокаина он не бросал. Ночуя в Ермаковском ночлежном доме, он всегда доставал там кокаин, даже без денег; поэтому его и тянуло туда. Там он познакомился и с соучастником своего последнего преступления К., который несколько раз говорил: «хоть бы придушить кого-нибудь, только бы достать денег». Под влиянием этих разговоров и у него стала вертеться в голове мысль о преступлении. По обсуждении этой мысли он «предпочел аферу, как способ более чистый и безопасный». Ему вспомнилась одна дальняя родственница жены брата – Телицына, – о которой он знал, что муж ее умер, а сын за границей служит в иностранном легионе. Старушка жила одна в Сергиеве и, по соображениям Г., должна была иметь много ценностей и денег. Он решил выманить у нее деньги следующим образом: написал подложное письмо от ее сына, и, основываясь на этом письме, хотел просить у старухи денег для сына, якобы вернувшегося из-за границы и находящегося в Ташкенте в ожидании денег. Убийства не предполагалось. Но возможность открытого нападения, в случае неудачи с письмом, предполагалась; иначе незачем было брать с собой К. Это подтверждается и ответом Г. на вопрос: «а что, если бы ему не была известна Телицына?» Он ответил: «Масса таких старичков и старушек, которые сами сидят и другим ничего не дают». Телицына была богата, «у нее еще человек на 50 хватило бы», так что колебаний у него не было. Только уже в доме у нее появились колебания, показалось как будто неблагородно, да перспектива остаться снова ни с чем одержала верх. Иван Г. выдал себя старухе за белого офицера, а К. представил как общего денщика – его и Телицына. Старуха, прочитав письмо, в котором якобы ее сын просил оказать полное доверие подателям этого письма, впустила их, не узнав подделки. Она поставила самовар и напоила их чаем, но, когда речь зашла о деньгах, у нее, по словам Г., по-видимому, закралось подозрение, и она объявила, что денег у нее нет. Тогда Г. бросил свою роль и сказал, что если она сама не даст, то он все равно возьмет, а так как она продолжала отказываться, то Г. связал ей руки и платком завязал рот; оставив К. сторожить (дело происходило в кухне), он сам пошел в комнаты разыскивать ценности. Ему представлялось, что должна быть какая-то шкатулка с деньгами и драгоценностями. Поиски оказались тщетными, и он вернулся в кухню, где увидел задушенную К. Телицыну. Это было для него, по его словам, полной неожиданностью, так что он «обалдел». На самом же деле, как указано в приговоре, они оба бросились на Т., повалили ее, и Г. связал руки, а К. заткнул рот платком. Затем он предложил К., чтобы пустыми не возвращаться, захватить шелка. Шелка взяли в трех мешках, червонцев на 130–150. Шелк был старинной выработки. Уехать же в Москву им не удалось; они опоздали к поезду. На станции Сергиево агент обратил на них внимание, и их арестовали. Особенно Г. не волновался, даже когда забрали. «Я сознаю, – говорил он, – что это, конечно, очень подлое дело, но если все детально разобрать, что побудило меня к этому, то много можно найти смягчающих обстоятельств», и он в преувеличенных чертах описывал свою нужду: ходил без подметок, ноги почти отморозил, голодал, денег совсем не было, последнюю гимнастерку продал; на самом же деле у него была и ватная верхняя куртка. Брату стеснялся на шею сесть, у него у самого случайный заработок был. «Когда увидел убитую, – рассказывает он, – неприятное чувство было. Все-таки есть разница между убийством на войне и здесь». «Там все о смерти помышляют, и являешься подневольным убийцей, а здесь мирный человек и не думает о смерти». «Лично бы не стал убивать». О совершенном преступлении Г. старается не думать. Раскаяния у него не видно. «Мне не старуху жалко», – говорит он. «Убить нехорошо, но раз убийство произошло случайно, то я не накладываю на себя особенной вины. Сына Телицыной жаль. Если он вернется, то окажется ни с чем, так как все имущество поступило в собес, а старуха отжила свое». В будущем Г. думает уехать в Ташкент, где у него есть знакомые, и там устроиться на службу. За время сидения в тюрьме надеется отвыкнуть от наркотических средств, в чем можно усомниться, а это-то и помешает ему вести нормальный образ жизни. Раньше не хотел уезжать из Москвы, так как надеялся снова сойтись с женой. Нельзя отрицать, что Г. действительно нуждался в период совершения преступления, но все же братья не порвали с ним, и, как это ни тяжело, он мог бы найти у них временную поддержку. В Ермаковский дом его тянула страсть к вину и кокаину. Случайно брошенная фраза К.: «придушить бы кого-нибудь и взять денег» – не встретила в его душе никакого протеста. Он развивает эту мысль, «отстраняя только, по его словам, убийство», потому что «афера чище и безопаснее». Он, несомненно, импульсивный криминолоид с чертами алкогольной дегенерации.